Аркадий Инин: «Фамилию Семену Фараде придумал директор «Таджикфильма»

«Мы понимали, что выражение «сиськи-масиськи» — намек на Брежнева, который не выговаривает слово «систематически». Властвовал не текст, а подтекст. А сейчас пришел капитализм. Люди работают с 9 до 18, а потом еще подрабатывают на двух-трех работах. Приходят домой, падают на диван от усталости и говорят: «Сделайте нам смешно, да побыстрее, потому что спать хочется ужасно». Нужен простейший вид юмора — ниже пояса. Никто в этом не виноват, просто такое время», — говорит сценарист и сатирик Аркадий Инин.

— Аркадий Яковлевич, вы автор сценариев популярнейших фильмов: «Одиноким предоставляется общежитие», «На Дерибасовской хорошая погода, или На Брайтон-Бич опять идут дожди», «Однажды двадцать лет спустя», «Частный детектив, или Операция «Кооперация», «Единожды солгав…». А еще вы активно снимающийся сценарист: вас можно увидеть в нескольких картинах, снятых по вашим сценариям. Мечтали о профессии актера?

— Никогда! Все эти роли крошечные, и все возникли случайно. В душевном фильме «Не сошлись характерами» главная роль была у Ирины Мирошниченко. Она играла психолога, которая в семейной консультации «склеивает» пары, переживающие трудные времена. И, как это часто бывает, сапожник оказался без сапог: у героини в семье большая проб­лема — муж (Александр Лазарев) гуляет с молоденькой любовницей (Ольга Машная). В картине много проходных персонажей — это люди, приходящие на прием к психологу. И вот в сценарии был мужчина, который говорит: «Я был алкоголиком. Жена сказала: «Все что угодно, только не твой алкоголизм! Как хочешь лечись, но избавься от пьянства!» Я пошел к врачам. И медицина сделала чудеса: я перестал пить. Только возник один побочный эффект — теперь я импотент. А жена опять недовольна: «Лучше бы ты был алкоголиком…» Режиссер так и не смог найти актера, который бы согласился сыграть такого персонажа. Видимо, из-за суеверия. А я сел в кадр и произнес нужный текст.

В фильме «У матросов нет вопросов!» просто не хватило актера для эпизодической роли капитана. Я подумал, что это совсем несложно: встать за штурвал. Наоборот, так приятно промчаться по волнам! На самом деле, хотя и не было шторма, катер так сильно мотало, что еле живой потом сошел на берег.

А в фильме «Однажды двадцать лет спустя» засветился по дружбе — попросил режиссер Юрий Егоров. Так я стал одним из одноклассников Наташи Гундаревой. Еще в роли друга детства главной героини снялся Леонид Якубович. Это был дебют Лени в кино, его тогда никто не знал. И меня тоже никто не знал.

— В комедии Гайдая «На Дериба­совской хорошая погода, или На Брай­тон-Бич опять идут дожди» вы тоже засветились — сыграли мафиози.

— Съемки проходили прямо на Брайтон-Бич: в 1991 году Америку уже можно было снимать не в Таллине или Риге. Тогда началось время кооперативного кино. Но наш фильм был мосфильмовским, и с финансированием было совсем плохо: еле наскребли какие-то деньги на поездку в США и на американскую актрису для главной роли — Келли Макгрилл. Экономили на всем: в своей первой сцене на Брайтон-Бич Дима Харатьян идет в моем пиджаке и с моей серой сумкой.

От нищеты многие эпизодические роли играли члены съемочной группы: операторы, водители, осветители. И сам режиссер, великий Леонид Иович Гайдай, сыграл там свою последнюю роль (он-то актер был блистательный!). Причем выступил в своей коронной роли «по жизни», он же был сумасшедший по части игровых автоматов. Сыграл безумного игрока, которого из казино выносят секьюрити. У несчастного в руках — оторванная рукоятка игрального автомата, и он поет «Люди гибнут за металл».

Я этого увлечения Гайдая не понимал. Вот мой дорогой друг Аркадий Арканов тоже любил играть в казино — в рулетку. Не раз у него спрашивал: «Аркаша, ну ты же не идиот: тебе что, правда интересно, как шарик там катится?!» А он: «Ой, да ты просто не понимаешь, как это интересно: вот сейчас выпадет черное, а потом красное, но если черное пропустить…» И пытался объяснить мне какие-то игровые «дебри».

Так вот, в Москве в начале 90-х еще не было казино, только автоматы. Два «одноруких бандита» стояли на аэровокзале, а у Гайдая квартира была у метро «Аэропорт» (я в доме неподалеку живу уже более сорока лет). После рабочего дня на «Мосфильме» Гайдай заезжал на аэровокзал и по два часа дергал ручку игровых автоматов. Их делали из какого-то сплава со свинцом, поэтому у Гайдая после игры ладони были все черные.

— Его жена актриса Нина Гребешкова как относилась к игромании мужа?

— Она мудрая женщина. Хотя Гай­дай, вернувшись домой, потом еще два часа продолжал переживать: «Нинок, ты понимаешь, если бы у меня апельсинчик выпал рядом с клубничкой, я взял бы тройной выигрыш. Но у меня с апельсинчиком выпал огурчик…» Кроме того, речь шла о копеечных проигрышах.

Гайдай был настолько увлечен, даже помешан на игре, что однажды его это отвлекло от съемки, хотя в работе он был крайне тщательный человек, скрупулезно отрабатывал каждый момент. Он же из старой когорты режиссеров, которые делают раскадровку будущей картины: сначала всю ее рисуют, а потом снимают. Мало того что Гайдай делал раскадровку, так еще на площадке все по сто раз проверял — до того, как произнесет команду «Мотор!». А во время съемки по сто раз просмотрит в камеру, как там что получается.

Так вот, снимал Гайдай в Атлантик-Сити, в настоящем казино, и просто с ума сошел: в Москве он видел два автомата, а здесь их тысячи, и все время оглушительно звенят. Дурдом! Для нашей группы отгородили кусочек зала, где мы работали. Идет подготовка сцены, а Гайдай все сидит за автоматом и ручку дергает. Наконец, оператор Вадик Алисов подходит: «Леонид Иович, мы готовы». И Гайдай, не отрываясь от экрана автомата, дернул ручку и приказал: «Мотор!» Я впервые увидел, чтобы он не полез смотреть в камеру…

— Это была ваша первая поездка в США?

— Нет, я был уже опытный советский турист. Первый раз побывал в Америке в 1976 году, в составе делегации Союза кинематографистов, которая поехала на фестиваль документальных фильмов. Как мы туда с Витей Мережко попали, до сих пор не пойму: мы же не работали в документальном кино, сопливые пацаны еще были, к тому же беспартийные. Впрочем, в нашей делегации, по-моему, никто не имел отношения к документалистике: Шура Ширвиндт, Лида Шукшина, композитор Женя Крылатов, режиссер Михаил Швейцер с женой Сонечкой Милькиной…

Как все, я повез в Америку товар на продажу. Хорошо шла красная и черная икра, советские «командирские» часы, оптика, фотоаппараты, всевозможные значки с Лениным. Мужчины тогда брали с собой вырезанные из картонки «силуэты» — фигурки членов семьи с указанием объемов груди, талии, бедер, а также роста и размера ноги. У меня были две такие картонки: сына Димы и жены Инны…

Первым делом в Нью-Йорке я, как все советские туристы, пошел на «Яшкин-стрит» — так в шутку называли улицу на Брайтон-Бич, где торговали не только в магазинчиках, но и с лотков. И вот однажды покупаю я какие-то кофточки для жены. Грузинская киновед Нана Долидзе, с которой я давно дружил, на мои покупки как-то странно посматривает. А потом и говорит: «Арик-джан, ты извини, что вмешиваюсь. Но я твою Инку-то знаю, как говорится, «все при ней» — бюст у нее есть. А ты берешь вещи на какого-то подростка…» Оказывается, я перепутал: оставил силуэт Инки в гостинице, а использовал в магазинах силуэт старшего сына, которому тогда было 14 лет. А я же как раз собирался Инне купить кожаное пальто! Выручил Ширвиндт (его на Брайтоне обожали, сразу узнавали, улыбались: «Ой, Ширвиндт приехал!»). Шура предложил: «Я примерно Инкиного формата, примерь пальто на меня».

Чтобы сэкономить валюту, не тратить ее на еду, мы везли с собой тушенку, консервы из тунца или лосося, а к ним — хлебцы. Мы с Мережко должны были жить в одном номере. Поэтому еще в Москве договорились, сколько и каких продуктов взять, чтобы хватило на поездку и при этом лишнее через океан не везти.

— Судя по всему, вы с Мережко были близкими друзьями…

— Мы с Витей были не просто друзьями, в течение десятилетий жили через стенку — у нас с ним соседние квартиры. Он был потрясающе артистичный человек. Замечательно пародировал, умел говорить с разными акцентами. Вечно меня разыгрывал. Звонит человек с ярким узбекским акцентом: «Дорогой Аркадий, не узнаешь меня? Помнишь, как мы в Ташкенте с тобой общались? Я тебе такую дыню привез…» Я перебиваю: «Махмуд? Фархад?» А потом выясняется, что это Мережко меня разыгрывает…

В той поездке в США он разыграл Лидочку Шукшину. В те годы в нашей стране была эпоха тотального дефицита. Поэтому — признаюсь со стыдом! — советские люди за границей из гостиниц тырили все, что могли: мыло, туалетную бумагу, пепельницы, салфетки бумажные. Заселяясь в номер, мы первым делом собирали это добро и прятали в чемоданы. Сейчас трудно поверить, но тогда пачка красивых бумажных салфеток была для нашего человека грандиозным подарком. Подаришь их девушке, и она — практически твоя!

И вот Лида Шукшина открыла дверь в свой номер, зашла в ванную комнату, собрала мыло, шампуни, туалетную бумагу… и тут в ванной зазвонил телефон — да, гостиница была высокого класса, с телефонным аппаратом в санузле. Лида сняла трубку, а там голос по-русски, но с сильным американским акцентом: «Мадам Шукшина! С вами разговаривает администратор отеля. Не надо брать мыло, положите его на место». Пораженная Лида начала оправдываться: «Да я ваше мыло как сувенир, на память хотела взять. Вместо этого кусочка я положу наше, советское мыло». — «Мадам Шукшина, нам не нужно ваше вонючее советское мыло…» Лида озирается по сторонам: где тут в ванной камера установлена?! А администратор продолжает: «Мадам Шукшина! Передайте, пожалуйста, всем своим коллегам, чтобы ровно через час они спустились на ресепшен и принесли с собой все, что забрали из номеров…» После этих слов администратор — точнее, Витя — кладет трубку. Мы — все, кто сидел у него в номере, умираем от смеха. Через пять минут к нам влетает встревоженная Лида и кричит: «Ребята — шухер! Это конец, нас сейчас выселят! Срочно прячьте все, что взяли». И тут Витя не выдержал и раскололся. Я-то думал, что он Шукшину подольше помучает. Когда Лида поняла, что это розыгрыш, она Мережко чуть не убила…

— Аркадий Яковлевич, вы написали сценарии почти к пятидесяти фильмам. А какой был первым?

— Сам путаюсь, то ли «Вот и лето прошло…» на «Беларусьфильме», то ли «Вперед, гвардейцы!» на «Таджик­фильме» — я потом не раз сотрудничал с этой студией. Например, написал сценарий фильма «Отважный Ширак», композитором на котором был Александр Зацепин, а песню оттуда — «Волшебник-недоучка» — записала Алла Пугачева. Это сейчас где-то лучше за сценарий платят, где-то хуже. А тогда по всей стране была единая ставка: 4 тысячи рублей для начинающего сценариста, 6 тысяч для действующего и 8 тысяч за госзаказ… Прекрасное было время! Когда шел из гостиницы «Душанбе» на «Таджикфильм», то проходил через зеленый базар. Там с раннего утра уже дымился плов, продавались фрукты, ягоды, разные сорта винограда. Садишься за невысокий стол — дастархан, пьешь горячий зеленый чай, кушаешь плов — ни в коем случае не вилкой, не ложкой, а руками, собрав рис кучкой и подперев ее большим пальцем. И на фиг тебе какие-то съемки…

А попал я на «Таджикфильм» благодаря Валерию Ахадову, с которым учился во ВГИКе — я на сценарном, а он на режиссерском. Теперь он большой мастер, профессор, среди его картин — «Руфь» с Анни Жирардо. А тогда Валера снимал свой первый фильм «Вперед, гвардейцы!», про игру советских пионеров «Зарница». В картине снимались почти исключительно местные артисты. Но был и москвич — Сеня Фердман, непрофессиональный актер, играл в театральной студии МГУ «Наш дом» Марка Розовского. Ему досталась роль пионервожатого, который водил по лесам и горам пионерские отряды. Закончился съемочный период, надо писать титры. Директором «Таджикфильма» тогда был замечательный человек Обид Хамидович Хамидов, потрясающий мужик, хозяйственник, который не лез в искусство. Всю центральную аллею на студии он засадил розами. И еще установил там у входа интересный плакат. На других киностудиях СССР сооружали огромные щиты с такими надписями: «Важнейшим из искусств для нас является кино. Ленин» или «Всему лучшему во мне я обязан книгам. Горький». А на «Таджикфильм» заходишь и читаешь: «Хоть пьешь ты красное вино, лицо становится черно. Омар Хайям». Видимо, это была главная проблема у сотрудников студии.

И вот Обид Хамидович Хамидов вызвал Сеню и говорит: «Товарищ Фердман, ты очень хорошо сыграл. Но, понимаешь, фамилия Фердман — это не таджикская фамилия. А у нас в титрах — таджикские…» Сеня пытался протестовать: «У вас снимаются Головянц, Габренас, вы же их фамилии пишете…» Обид Хамидович по­думал и говорит: «Товарищ Фердман, у товарищей Головянца и Габренаса есть свои республики… Я тебя люблю, но твою фамилию надо поменять. Давай придумаем что-то загадочное. Сарад-Фарад, Фарад-Шмарад, Сарада-Фарада. О, Фарада!» Так в титрах картины впервые появился Семен Фарада, будущий народный артист России.

— Как вообще вы стали сценаристом?

— Моя семья не имела никакого отношения к искусству. Папа, Яков Ноевич, погиб на фронте в 1941 году под Черниговом (мне тогда было три года). А мама, Сарра Абрамовна, работала на крупном харьковском заводе инженером в гальваническом цехе, это очень вредная работа. Мне тоже светила карьера инженера. И я, окончив школу с серебряной медалью, поступил в Харьковский политехнический институт. Тогда всех первокурсников в сентябре посылали на сельхозработы. В Белоруссии студенты собирали картошку, в Узбекистане — хлопок, на Украине — кукурузу. А я человек ленивый, и руки у меня неизвестно откуда растут. В общем, к физическому труду и быту совершенно не приспособлен. Увильнуть от сельхозработ можно было только записавшись в агитбригаду, которая ездила по колхозам и давала там концерты. Я не играю на музыкальных инструментах, не пою, не танцую, но в составе бригады была такая должность, как конферансье. «Ну трепаться-то я могу», — подумал я и записался в конферансье, лишь бы не работать. Приехали мы в первый колхоз, председатель нам обрадовался: «О, артисты! Нам треба продернуть в сатиричных куплетах Мыколу-тракториста, который пьяный утопил трактор в реке. И Галю-доярку, которая недавно проспала дойку, а коровы плачут». Я гордо возражаю: «Я — конферансье, а не сатирик! Куплеты — это не ко мне». — «Тогда, конферансье, иди в поле до своих хлопцев, становись в позу для мытья полов и дергай сорняки». И у меня не было другого выхода, как написать первые в жизни сатирические куплеты про Мыколу и Галю.

На этом мое поэтическое творчество не закончилось, потому что в следующем колхозе оказался свой нерадивый тракторист — Петро и своя ленивая доярка — Оксана. К концу полуторамесячных «гастролей» у меня уже было собрание сочинений сатирических куплетов. А еще в этой агитбригаде я встретился со своей будущей женой Инной. Она училась в нашем институте и тоже примазалась «к искусству», чтобы не работать в поле. Инна пела в девичьем квартете, мы познакомились и в результате прожили вместе 60 лет (в 2021 году супруга Инина ушла из жизни. — Прим. ред.).

Наша агитбригада так сдружилась, что после сельхозработ мы не захотели расставаться и создали студенческий театр миниатюр (СТЭМ), тогда это было очень модно. Я его возглавил, писал программы. На наши выступления собирался весь Харьков. А вскоре я попал и на местное телевидение. Там были нужны авторы сюжетов. А кто пишет удачные тексты для СТЭМа Политехнического института? Аркадий Гуревич (тогда у меня была эта фамилия). И меня пригласили.

— А как же учеба?

— Я инженер-электрик по образованию, но для меня до сих пор огромная загадка, как это так получается: тут нажимаю на выключатель, а там лампочка загорается. Тем не менее я успешно сдавал сложнейшие предметы. Самый страшный был ТОЭ, теоретические основы электротехники. Ребята с курса сыпались на экзаменах по нему, а я получил «пять». Окончил институт с красным дипломом и пошел работать в проектный институт. Проработал восемь лет, пройдя путь от рядового инженера до руководителя группы, от зарплаты 90 рублей к жалованью в 120. А параллельно руководил эстрадным театром. И вместе с Леней Осмоловским начал писать юмористические рассказы.

— Многие вспоминают советское время как эпоху тотальной цензуры…

— Она, конечно, была, но только для тех, кто ее нарушал. А я же писал про любовь, встречи и разлуки, какая тут цензура. Заместитель председателя Госкино Борис Владимирович Павленок однажды сказал: «Инин — главный оптимист советского кино». Я не был смельчаком и диссидентом просто потому, что мне в голову не приходили никакие крамольные мысли. Восемь лет я прожил так: днем работал в институте, а вечерами писал юмористические сценки. Когда вторая работа стала приносить столько же денег, сколько и первая, понял, что надо выбирать. Или защищать кандидатскую, уходить в науку, или идти в писатели, точнее в литераторы. Потому что писатель — это Толстой, Чехов, Достоевский, а я — просто литератор, человек, зарабатывающий литературным трудом.

Прежде всего я решил узнать профессиональное мнение о своем литературном творчестве. В Харькове меня все знали и хвалили, а мне был нужен независимый, объективный взгляд. И я послал одни и те же свои работы — страниц двадцать — по двум московским адресам: в Литературный институт и на сценарный факультет во ВГИК. Из первого вуза мне ответили, что литературе я абсолютно не нужен. А во ВГИКе решили, что без меня кино не обойдется и я допущен к экзаменам.

— Представляю, как вы обрадовались!

— Нет, не обрадовался! Я же ждал не приглашения учиться, а профессио­нального анализа моего творчества: удаются ли мне эпитеты и метафоры, какой у меня слог? Это сейчас я сам профессор ВГИКа и знаю, как пишутся такие ответы: текст читает какой-то ассистент и все зависит от его настроения. У одного живот болит сегодня, и он пишет — «отказать». А другой наконец уговорил девушку, он счастлив и поэтому пишет — «разрешить».

Так что никуда поступать я не собирался. Однако у меня был друг Валера Харченко, который руководил эстрадным театром в Харьковском университете и тоже получил приглашение приехать на экзамены во ВГИК, только он мечтал учиться на режиссерском. Узнав, что и у меня есть такая бумажка, Валера сказал: «Ты с ума сошел! Такой шанс раз в жизни выпадает!» Но он-то был свободный человек. А у меня жена, ребенок…

В итоге Харченко буквально за шкирку приволок меня во ВГИК. И мы оба поступили (он — на курс к Герасимову). Так что все разговоры, что во ВГИК и в другие творческие вузы поступают только по знакомству, — это полная брехня. Есть, конечно, какие-то блатные люди, но как и во всех вузах. А основная масса — это ребята из народа. Пожалуй, только на киноведческий можно пристроить ребенка. А как пропихнуть его на художественный, если он не умеет рисовать? Или на сценарный, если не умеет писать? Можно пятерок наставить на вступительных экзаменах, но дальше что он будет делать? Вот мы с Валерой при­ехали из Харькова, никому не известные, он даже еле говорил по-русски. И поступили. Кстати, пять лет вгиковской жизни почти выветрились у меня из головы. Единственное, что запомнил, — это визит в наш институт американской кинозвезды Глории Свенсон, которая представляла свой фильм «Бульвар Сансет». Сапоги у нее были даже не до колен — до бедер! Это поразило мое воображение — в Советском Союзе такой обуви не существовало…

— Как решали в Москве квартирный вопрос?

— Первые два года жил в общежитии, а жена с ребенком оставалась в Харькове. Потом удалось совершить многоходовый обмен нашей харьковской квартиры — через Баку! Для этого я регулярно ходил в Банный переулок, где тогда собирались желающие обменять жилье. И нашел «отличный» вариант: вместо харьковского двухкомнатного кооператива две комнаты — 12 и 9 метров — в коммуналке на Трубной улице. Самый центр! Правда, в квартире не было ванны и вообще горячей воды. Но рядом же находятся старинные бани Сандуны…

Жене, конечно, было нелегко. Она вообще просто героиня, царство ей небесное, Инночке моей: весь быт в семье был на ней, и она еще всю жизнь работала инженером. При этом у Инны не было ощущения, что она поддерживает гения. Просто раз муж считает, что надо перебираться в столицу, значит, надо. Инна смиренно переносила и харьковчан, которые валом повалили к нам в гости. Ну такое нашествие земляков — это бич всех «понаехавших» в Москву, у которых появляется свое жилье…

— Как в Москве с работой сложилось?

— Я стал печататься в разных журналах. Еще в Харькове мы с Леней Осмоловским писали дуэтом рассказы под псевдонимом Инин и Осадчук и рассылали их в московские издания — «Крокодил», «Неделю», «Собеседник». Первая моя публикация вышла в «Юности» в разделе «Зеленый портфель», которым руководил неизвестный мне тогда Аркадий Арканов. Кстати, первый псевдоним у меня был Аркан — от моего имени Аркадий. Но когда я узнал, что есть такой сатирик Аркадий Арканов, пришлось взять псевдоним по имени жены… Основные деньги приносили сценарии для телепрограмм: на Центральном телевидении гонорары были намного выше харьковских. Я писал интермедии для программ «Кабачок «13 стульев», «Алло, мы ищем таланты», КВН.

— «Кабачок…» был невероятно популярен, участвовавшие в нем актеры стали суперзвездами. Вы писали сценки для конкретных персонажей — пани Моники (Ольга Аросева) или пана Директора (Спартак Мишулин)?

— Нет. Все решал режиссер программы Георгий Зелинский. Я писал текст, а он потом «укладывал» его на актера — «докручивал». Мог вообще поменять адресата: шутку пана Спортсмена передать пану Зюзе, потому что в этом выпуске у Спортсмена уже есть два монолога, а у Зюзи — ни одного. Так что со своими текстами я вновь сталкивался только у кассы, когда они превращались в гонорар…

Актеры «Кабачка…» были абсолютными народными любимцами. И поэтому их ненавидел Валентин Плучек — не как человек, а как худрук Театра сатиры, где работали практически все артисты «Кабачка…». Он считал, что «Кабачок…» — это не искусство, а профанация. А еще Плучека страшно бесили такие ситуации. Идет спектакль, в котором он по секундам выстроил темпоритм, просчитал все паузы. И тут на сцену выходит участник «Кабачка…» — предположим, Миша Державин. Тут же действие останавливается, магия улетучивается, потому что зал взрывается аплодисментами, кричит: «Пан Ведущий!» Плучек не завидовал славе своих актеров, ему хватало своей. Просто когда прерывали спектакль в совсем неподходящем месте, его это сильно злило…

Телеэкран и сейчас дает артистам невероятную популярность. Служил в «Сатириконе» не замеченный широкой публикой прекрасный актер Максим Аверин. А потом случился «Глухарь», который принес Максиму сумасшедшую популярность. И вот сижу я в «Сатириконе» на «Ричарде III». Костя Райкин играет главную роль, публика встречает его аплодисментами. А Максима — шквалом аплодисментов! После спектакля поклонники дарят Аверину цветы охапками, а у Кости в руках — один букетик. Выражение лица Кости в тот момент я никогда не забуду. Прекрасный человек, гениальный артист, но все равно очень обидно, когда ты в главной роли, а цветами засыпают другого актера. И в этом же никто не виноват…

Поэтому актеры «Кабачка…» очень переживали, когда программу закрыли. Ведь до этого они были короли и королевы. Не существовало проблемы в нашей стране, которую они не могли решить. По их присказке — «путем лица». Вот говорю я Ромочке Ткачуку: «Как мне долететь до Сочи? Лето, и билетов в кассах нет вообще». Рома улыбается, подходит к кассе, заглядывает в окошко, и кассир тут же находит билет до Сочи. Я о такой народной любви не мог и мечтать. Но мне повезло в другом: я был членом сразу трех творческих союзов — кинематографистов, писателей и журналистов. А союзы каждую неделю выдавали своим членам заказы: «твердую» колбаску, чай индийский в желтой пачке со слоном, зеленый горошек, шпроты, какую-нибудь живность в виде синей тощей курицы. Так что нашей семье еды хватало.

— С кем из актеров «Кабачка…» вы дружили?

— Больше всего с Ромой Ткачуком, который играл пана Владека. Ромочка потом сыграл в двух фильмах по моим сценариям — «Побеге из дворца» и музыкальной комедии «Между небом и землей», музыку к которой написал гениальный Саша Зацепин — ему 96 лет, и он до сих пор сочиняет! Ткачук был чудесный человек, и жена Майя у него была чудесная. У них были очень трогательные отношения — просто шерочка с машерочкой. А еще Рома был «не­громкий» человек, держался не­много отдельно, в отличие от шумных и компанейских Спартака Мишулина и Миши Державина.

Спартачок очень мечтал сыграть в театре «маленького человека» — роль а-ля Чаплин, грустную и смешную одновременно. И все просил меня: «Аркаша, напиши для меня такую историю». А я не могу пьесы писать. Не знаю почему, но не могу. Десять лет посещал студию Алексея Николаевича Арбузова при Доме литераторов. Со мной там учились Марк Розовский, Люся Петрушевская, Виктор Славкин, Иосиф Райхельгауз, Аня Родионова, Оля Кучкина. Все ушли в театр, и только я один — в кино. И с тех пор мы друг другу завидуем. Я им, потому что театральный автор в моем понимании — это уважаемая фигура, он вместе с актерами и режиссером выходит на поклоны. А киносценарист сдал текст, и после этого от него все стараются избавиться, если только ты не дружишь с режиссером. Но театральные драматурги мне завидуют, потому что киносценарий стоит в десятки раз дороже, чем пьеса. Арбузов, кстати, нам всегда говорил: «Драматург — это высший класс, высшая квалификация! Не то что сценарист или прозаик, которые пишут: «Солнце встало и согрело своими лучами листву. Степан вошел в комнату, потянулся, в голове у него возникла мысль, не повидать ли сейчас Катюшу. И он пошел к ней». А драматург должен писать: «Степан (входя в комнату): «Здравствуй, Катя!» Все остальное должны додумывать актер, режиссер и зритель…» Вот так писать я не умел.

— А почему такую популярную программу, как «Кабачок…», закрыл­и?

— Передачу действительно любила вся страна. И Брежнев ее обожал, артисты из «Кабачка…» выступали иногда у него на даче. По слухам, программу закрыли из-за «польских событий» — выступлений профсоюза «Солидарность». Где-то наверху решили, что все эти паны и пани на нашем экране, песни на польском — не ко времени. Но оставить страну без юмористической передачи нельзя. Это сейчас в эфире десятки веселящих программ, а тогда «Кабачок…» был один.

А куда обратиться за авторами для программы? В «Клуб «12 стульев» — юмористическую рубрику на последней, 16-й странице «Литературной газеты». Это был интеллектуальный центр юмористов, там печатались Жванецкий, Задорнов, Арканов, Горин, Мишин, Альтов, ну и я понемногу там «клубился». Создал и возглавил «12 стульев» Виктор Васильевич Веселовский, замечательный организатор. Вот Центральное телевидение в лице руководителя литдрамредакции Константина Степановича Кузакова (его упорно называли внебрачным сыном Сталина, потому что он был очень похож на вождя, который в ссылке как раз в подходящее время, по слухам, жил в доме Кузаковых) обратилось к Вите с просьбой сделать юмористическую программу. Веселовский привлек меня, потому что мы с ним уже работали на других телепроектах. Ведь написать удачную миниатюру — это один талант, а сделать целую программу, да еще регулярную, — другой. И мы придумали «Вокруг смеха».

— Эта программа была не менее популярна, чем «Кабачок…».

— В ней мы с Веселовским совершили революцию. Да, там, как и в других программах, выступали любимые народом артисты и музыканты. Помню, как в «Останкино» на запись приехал Леонид Утесов. Он был уже совсем пожилой, с большим трудом ходил, а лифта рядом с залом не было. И его отвели в какой-то дальний коридор, где был лифт, и так он смог попасть за кулисы. Так вот, а мы с Веселовским помимо артистов вывели на сцену и авторов, чего раньше никогда не было. Тогда народ вообще не знал юмористов, просто не догадывался, что все эти смешные тексты придумывают не сами артисты, а какие-то другие люди. Вот Райкин прочитал потрясающую сценку «В Греческом зале», и все восхищаются: «Ох, Райкин дал!» И никто не знал, что этот текст написал Миша Жванецкий, этой фамилии зритель и не слышал. Мы рисковали, потому что не понимали, как народ прореагирует, когда увидит на экране не любимых артистов, а шепелявого Горина, насморочного Коклюшкина, Альтова с его голосом, скрипучим, как старая дверь. Но успех у программы был огромный!

Кстати, поначалу думали, что вести программу будет все-таки какой-нибудь популярный актер. Обратились к нескольким артистам, но все оказались заняты — кто в театре, кто на съемках. И тогда на очередной встрече с Кузаковым Витя Веселовский произнес две исторические фразы. Первая была такая: «А пусть программу проведет Санек!» Никто не знал, какой такой Санек. А это был Саша Иванов, который тогда еще преподавал начертательную геометрию в техникуме (студенты дали ему кличку Перпендикуляр). Иванов только начинал свой путь замечательного пародиста. «А почему Санек?» — уточнил Кузаков. «Мы же авторская программа, пусть и ведет кто-нибудь из авторов программу», — пояснил Веселовский. «Ну хорошо. А почему именно Санек, авторов же много?» И тут Витя произнес вторую историческую фразу: «Потому что Саня Иванов единственный русский из всех юмористов». В 1978 году это сыграло решающую роль. Арканов потом шутил на эту тему: «В нашей программе мы все русские, и только Иванов — еврей».

Передача «Вокруг смеха» вышла на экраны. И через какое-то время артисты разговорного жанра начали обижаться на юмористов, потому что теперь уже авторы, а не исполнители стали ездить на гастроли, собирать стадионы и получать большие гонорары.

— Но и эту программу закрыли. Я читала — за то, что она дискредитировала руководство страны. Якобы даже вышел такой указ…

— Понятия об этом не имею. По-моему, просто пришли другие времена, перестройка изменила в стране все. Арканов, Горин, Задорнов «рвали» десятитысячные стадионы. И вдруг эти люди, да мы все, стали уходить со сцены «под стук собственных каблуков». Поменялась страна, зрителю стало не до тонкой иронической прозы. Вот меня часто спрашивают: «Почему вы не напишете продолжения таких фильмов, как «Одиноким предоставляется общежитие» или «Однажды двадцать лет спустя»?» А я в ответ рассказываю такую историю. Как-то Сергей Бондарчук был в Риме и вместе с Феллини зашел в кинотеатр, где шел старый фильм великого итальянского режиссера. В зале сидело десять человек. Бондарчук был потрясен: «Федерико, как так? Это же твой великий фильм!» А Феллини ответил: «Мой зритель умер…» Имея в виду, что пришли другие времена, другие имена.

Сейчас основную кассу в кино делает зритель от 17 до 23 лет. И на фига ему история про сорокалетнюю женщину, которая бескорыстно ищет своим подругам женихов, или про мать-героиню?! Им это не надо. То же самое произошло и с юмором. Раньше мы работали с 9 до 18, а потом приходили домой и на кухне начинали поливать советскую власть и радоваться, когда по телевизору слышали какой-то юмористический намек на это. Мы понимали, что выражение «сиськи-масиськи» — намек на Брежнева, который не выговаривает слово «систематически». Властвовал не текст, а подтекст. А сейчас пришел капитализм. Люди работают с 9 до 18, а потом еще подрабатывают на двух-трех работах. Приходят домой, падают на диван от усталости и говорят: «Сделайте нам смешно, да побыстрее, потому что спать хочется ужасно». Какие там метафоры и аллюзии от Горина или Арканова? Нужен простейший вид юмора — ниже пояса. Никто в этом не виноват, просто такое время. И во всем мире то же самое. Немецкий юмор — это вообще что-то чудовищное по части пошлятины. Но ничего с этим не поделаешь…

— Среди ваших телепроектов есть и «От всей души». Но это же совсем не юмористическая, а драматическая программа: первая отечественная «поисковая» передача, в которой после долгих разлук встречаются люди.

— Сначала мы с Йозефом Клементиновским, редактором и диктором, задумали ее как юмористическую. Например, муж-полярник давно не видел своей жены, которая живет в Москве. Мы втайне от женщины готовим их встречу и устраиваем бал-маскарад, где среди персонажей в масках оказывается ее муж. Или мать пятерых детей давно не видела старшего сына, который служит в армии на Севере. В день рождения мы приглашаем маму и четырех ее детей в студию «Останкино». В честь именинницы на сцене выступает маленький армейский ансамбль, исполняет песню «Мама, милая мама, как тебя я люблю». В конце ребята подходят к имениннице и дарят ей по гвоз­дичке. Одним из музыкантов оказывается сын, которого мы привезли с Севера. Мама от счастья падает в обморок. В общем, все рады, все счастливы. Вышло две-три такие программы. Но когда ведущей стала Валя Леонтьева, то своей душевностью она все перевернула. Теперь зритель у экрана должен быть плакать, и я из программы ушел.

— Вы были сценаристом и в такой популярной программе, как «Ералаш»…

— «Ералаш» начался с того, что Алла Сурикова написала письмо в ЦК и предложила сделать детский киножурнал а-ля «Фитиль» и назвать его «Фитилек». Сначала эту идею не поддержали. Но потом за дело взялся замечательный писатель, драматург и человек Александр Григорьевич Хмелик, который написал сценарий чудесного фильма «Друг мой, Колька!..». Он хорошо меня знал: мы вдвоем руководили студией молодых сценаристов в Доме кино. И привлек к работе. Однажды Хмелик привел с собой юного Борю Грачевского и представил: «Это будет наш директор». Мы собрались тогда, чтобы придумать название новому киножурналу. Сидели часа три, но так и не придумали и разошлись. И только потом Маша, дочка Хмелика, произнесла это слово — «ералаш»…

Для «Ералаша» я написал два-три сюжета. Но главное, мы с Борей лет тридцать делали кинокапустники, которые пользовались большим успехом. На церемонии кинопремии «Ника» на показ новых выпусков набивался полный зал, их все ждали. Так вот, капустник делался не неделями, а месяцами. В мою мастерскую — она у меня в том же подъезде, где и квартира, но на верхнем этаже — приходили Боря Грачевский, Юра Волович, Андрей Вансович, Леня Якубович…

Я знал всех жен Бори, начиная с первой. Галя была чудесной женщиной, с ней Боря прожил лет тридцать. Помню, у него был юбилей, и она такие проникновенные слова про мужа говорила, просто поэму: «Он гений…» Моя Инна никогда в жизни такого бы не сказала. Поэтому я очень удивился, когда Боря с Галей разошлись. Спросил его: «Почему так?» А Боря произнес поразительную фразу: «Галя не понимает мои духовные искания, мои творческие порывы». Я рассмеялся, потому что спроецировал эти слова на себя. Моя любимая Инка не то что не знала про мои «порывы», она вообще не знала, чем я занимаюсь. Я ей говорил: «Завтра премьера в Доме кино моего фильма». — «Да? С удовольствием пойду». Или: «Вот тебе моя книжка — только что вышла». — «Спасибо, почитаю». И никогда в жизни мы с Инночкой о творчестве не разговаривали. А Боре это было очень важно…

Он был потрясающий трудоголик — работал на износ. В «Ералаше» ничего не пускал на самотек, вникал во все детали. Такой молодец. Кстати, мы не всегда с ним сходились в оценках. Я честно говорил, что мне понравилось в новом выпуске «Ералаша», что нет. Или рассказывает Боря анекдот — а он сыпал ими непрерывно — и потом спрашивает: «Ну что?» Отвечаю ему с постным лицом: «Глупость какая-то». — «Да как ты можешь так говорить, это же очень смешно, — кипятится Боря. — Я и Ленке рассказал, и Сашке рассказал, и Йоське рассказал, и все они упали со смеху, а ты тупой!» Вот какие у нас с Борей были отношения. Но это была любовь, конечно…

— Аркадий Яковлевич, а чем вы сейчас занимаетесь?

— Смотрю кино, пишу книги. Восемь месяцев как я стал прадедом. У меня два сына. Младший Костя работает в «ТикТоке». А старший Дима — телепродюсер, у него административная жилка. Вместе с женой-психологом Наташей он подарил мне внука Пашку, который сейчас уже окончил продюсерский факультет ВГИКа и снял две короткометражки. Вместе с женой Машей они родили мою правнучку — Маргариту! Вы не представляете, как моя дорогая Инка мечтала о правнуке или правнучке! Она была глубоко православной и верила, что доживший до правнуков попадает в рай. Ах, как бы мы с ней сейчас радовались вместе…