Статьи с тэгом: Шеваров

Когда пришла война, судьбы и стихи 25 молодых поэтов только начинались. Но и по обрывкам биографий и строк можно судить: у этого талантливого поколения есть чему поучиться. Книга о нём, составленная Дмитрием Шеваровым, стала редкой, не успев появиться на свет в издательстве «Российской газеты». 

Наследники Империи

Трудно себе представить: юные поэты, без возврата ушедшие на войну – ровесники наших детей. И ещё труднее представить их углублёнными в игры и гаджеты, свободными от  решения взрослых проблем. Мальчикам сорок первого года, участникам Великой Отечественной войны, было не до игр, и никто не заботился о том, чтобы продлить их детство.

Некоторым из молодых сочинителей  в начале сороковых  нет и двадцати, но они уже тонко чувствуют поэзию и сами пишут по-взрослому. Так  сочинять стихи, когда мало что пережито, можно, только прочитав километры поэтических строк.  И эти ребята читали – серьёзно, избирательно и вдумчиво.

Они были прекрасно воспитаны  в семье и получили хорошее образование в школе. Родившиеся накануне и после революции, эти мальчики восприняли от родителей и учителей  не пафос первых  советских пятилеток.  Они впитали  те представления о культуре, которые их матери и отцы почерпнули во времена Российской Империи.

Их советские  педагоги учились в классических гимназиях, росли на Фете и Баратынском, Пушкине и Дельвиге.

Знание мировой литературы, памятование о Боге и православной вере – сокровища, которые  передаются по наследству. Смогут ли  наши дети унаследовать это от 25 ровесников?

Дмитрий Шеваров,  автор-составитель «Ушли на рассвете», замечает:

«В ХХI веке 9 мая… течёт людская река – идёт шествие Бессмертного полка. И вдруг обжигает мысль: а как же те мальчики, чьи фотографии некому нести? Ведь несут родные родных, а у тех … не успевших жениться ребят не осталось потомков…

Мало кто из  ребят успел до войны выпустить сборник стихов или опубликовать свои стихотворные опыты в литературных журналах. Многие не увидели напечатанной ни одной своей строчки. Их архивы, и без того скудные, утрачены в войну или после неё… От некоторых юношей… и рукописей не осталось – лишь свидетельства близких, друзей или однополчан о том, что они писали стихи.

… Мальчики 1941 года видели себя в русской культуре, дышали ею и предполагали жить. И это позволяет нам… предполагать в них поэтов».

Главная сердечная мысль автора – наверное, в этих словах:

«Мы забыли, какое поле небытия лежит за словом «война». Война –  это пустой стул рядом. Это чемодан в чулане или на антресолях, до которого и три четверти века спустя родным больно дотронуться».

Почитать о судьбах и стихах  юношей, среди которых не вернулись с войны, может быть, новые Пушкины и Лермонтовы ХХ века, хорошо и в семейном кругу, и наедине с собой.

Собранные  Д. Г. Шеваровым и всеми, кто ему помогал,  редкие материалы помогут подготовиться к уроку, курсовой или дипломной работе, подскажут темы для исследований.

Такое издание было бы востребовано в каждой школьной и вузовской библиотеке, но пока приобрести его нет возможности. «Ушли на рассвете»  издатели готовили как памятный подарок ветеранам, участникам Парада к 75-летию Победы, тираж книги всего 400 экземпляров.

Хотелось бы привлечь внимание тех, кто принимает решения в сфере образования и от кого зависит, чтобы нужная книга дошла до юного и молодого адресата.

Нравственным, эстетическим и патриотическим чувствам можно учиться. Как можно учиться правдивым, объективным представлениям о русской словесности XX века, – словно говорит издание.

Будем надеяться, сборник ещё придёт к читателю многотысячным тиражом.

Нить  Слуцкого

Вчитываясь в строки юных поэтов, понимаешь – это не хор, а отдельные голоса, непохожие друг на друга. Уникальна и каждая жизненная история.

Показалось, что нитью, связующей этот довольно разнородный материал,  стала личность большого русского поэта Бориса Слуцкого.

Молодые авторы ушли на рассвете  своего творчества,  а  Борис Абрамович прошёл войну, прожил  втрое дольше собратьев по оружию и перу и  перешёл в мир иной в возрасте их дедов.

И всё-таки он – тоже из них. Не поэтому ли его имя и стихи, любимые строки его друзей звучат в книге своеобразным рефреном?

Слуцкий – и в воспоминаниях его соперника-друга Давида Самойлова о юном поэте Павле Когане.

И в строчках Михаила Кульчицкого: «Я раньше думал: «лейтенант» / Звучит: «Налейте нам»/ И, зная топографию,/ Он топает по гравию…» –  именно их читает Борис Слуцкий на редких кадрах в фильме к столетию поэта, показанном по телеканалу «Культура» в прошлом году.

Бориса Слуцкого в конце сборника дважды цитирует писатель Алексей Симонов,  напоминая, что книга Шеварова – «отголосок народной трагедии, потерянное тепло опустевшего дома, где недосчитались ушедших на войну сыновей».

Возможно, фигура Слуцкого присутствует, как говорят художники-монументалисты, для масштаба – представляя себе его личность и творчество, мы понимаем, до каких высот могли бы дорасти эти мальчики, останься они в живых.

Словом, в «Ушли на рассвете» немало культурных и духовных пластов, вопросов, над которыми стоило бы поразмышлять.

«В книге много документов, писем ребят, дневниковые записи. Я хотел, чтобы книжка была не моим голосом, а их голосами», – поделился  в недавнем интервью АиФ Дмитрий Шеваров.

Однако его голос хорошо слышен во всем: в кропотливом и бережном отношении к редкому материалу, вдумчивом отборе текстов стихов и писем, составляющем  особую симфонию. В истинно христианском, любовном и трепетном, отношении к человеку и непреходящей ценности его души. Словом, в той человеческой теплоте, которую не скроешь за лаконичными авторскими комментариями.

Наверное,  дело в том, что Шеваров  в книге – не столько журналист, сколько писатель, который  по-особому слышит поэзию и прозаический текст. И не может не поделиться услышанным. Но не будем голословны. Вот что автор-составитель сборника Дмитрий Шеваров говорит сам, отвечая на вопросы  «Азбуки воспитания».

«Поэты – не только те, кто дожил до славы, юбилеев и наград. Вовсе не те…»

–  Дмитрий Геннадьевич, как возникла идея книги, когда Вы начали работать над ней, что стало отправной точкой для собирания такого сложного и редкого материала?

– Не могу сказать, что мной двигала идея. Даже точно – не идея. Двигало чувство: то, к чему мне выпало прикоснуться, надо как-то сберечь, передать из рук в руки. Книга – лучший для этого способ.

Подспудно книга возникла во мне 45 лет назад.

9 мая 1975 года мы с мамой шли по Свердловску, а навстречу нам шли фронтовики. Сегодня я ровесник этих фронтовиков.

Так вот, в то утро я насыпал себе в карман значков – часть коллекции, которой очень дорожил. Потом мы с мамой купили цветы. И вот мы шли по городу, и мама дарила фронтовикам цветы, а я – значки.

Мне было двенадцать лет, но я уже вникал в мамину работу. Моя мама Зоряна Леонидовна Рымаренко работала редактором на Свердловском телевидении и готовила передачи о погибших на войне поэтах – Владиславе Занадворове, Леониде Вилкомире, Ариане Тихачике… Эти имена уже тогда стали мне родными.

– В составлении сборника помогало много людей. Какие встречи особенно запомнились, как  продвигалась работа?

– Да, список тех, кто помогал, занимает в начале книги ни одну страницу. А самая памятная встреча, пожалуй, – с Ольгой Глебовной Удинцевой, племянницей одного из героев моей книги Димы Удинцева и дочкой Глеба Удинцева – океанолога, выдающего исследователя морских глубин. В честь Глеба Удинцева назван крупнейший разлом на дне Мирового океана.

Род Удинцевых – удивительный. Своими корнями он уходит на Урал, где служили несколько поколений священников Удинцевых и где Удинцевы породнились с родом Мамина-Сибиряка. Последние сто лет Удинцевы живут в деревянном доме в «Соломенной Сторожке» – так назывался кооператив учёных, возникший в 1920-е годы близ Тимирязевской академии.

Название кооперативу дал располагавшийся здесь храм святителя Николая в Соломенной Сторожке. Сейчас эта научная деревня оказалась посреди Москвы и то, что её до сих пор не смели с лица земли ошалевшие от денег застройщики – настоящее чудо.

Думаю, что один из истоков этого чуда – в том, что люди, жившие здесь, не отступали от веры и в самые мрачные годы гонений. В 1920-30-е годы в семье Удинцевых находили приют и утешение родные арестованных священников. После войны у семьи Удинцевых снимала мансарду великая пианистка Мария Вениаминовна Юдина. Сюда она приглашала Бориса Пастернака.

Из этого бревенчатого дома и ушёл на фронт поэт, литературовед и переводчик Дима Удинцев. Он погиб в 24 года в 1944-м.

– В тексте можно встретить такие ремарки: иногда всё решал единственный человек, который хранил старую переписку, стихи, записи – и только от него зависело, быть поэту однажды узнанным или уйти в небытие.  Кто были эти люди, которые сохранили  всё до наших дней?

– Спасибо, что обратили внимание именно на эту мысль. Она мне очень дорога. Дело в том, что судьба любого семейного архива всегда зависит от одного человека, ведь то, что находится в этом архиве, существует в единственном экземпляре.

Нигде на свете нет ни такой фотографии, ни такого письма, ни такой свернутой вчетверо записки на тетрадном листке. Всё единственно, всё уникально, всё неповторимо.

И если наследник, который волею судьбы распоряжается архивом, не понимает своей ответственности, если ему видится в архиве лишь гора пыльных пожелтевших бумаг – тогда может случиться беда. Архив исчезнет, а вместе с ним и память о человеке.

Вот мы говорили об Удинцевых. У Димы рано ушли родители, и его воспитывала тётя Наташа, сестра матери. После гибели племянника тётя Наташа собрала все, до чего дотрагивалась рука Димы. И когда мы с Ольгой Глебовной открыли два чемодана с архивом Димы, там был почти идеальный порядок.

Были датированы все Димины рукописи, начиная со стихов, написанных в детстве. Тётя Наташа составила подробную хронику жизни Димы – такая бывает только в собраниях сочинений у классиков.

Другой пример – моя мама. Если бы она в 1980-е годы не подготовила телевизионную передачу об Ариане Тихачеке, о таком поэте бы никто не узнал, и он не был бы среди героев моей книги.

Готовясь к передаче, мама переписала письма Ариана и стихи. Записала воспоминания о нем одноклассников. Хотя 15-минутный сюжет в телевизионной передаче, конечно, не требовал такой дотошности.

Запись передачи не сохранилась, а рабочие блокноты мама сберегла. И когда я взялся за книгу о погибших ребятах, оказалось, что сохранившиеся у мамы материалы об Ариане – это всё, что о нём  уцелело как о поэте. В музеях и государственных архивах ничего нет. В семье тоже ничего не осталось.

– Из Вашего очерка о сибирском поэте Коле Копыльцове я поняла, что первым о нём написал Ваш отец Геннадий Николаевич Шеваров.

– Да, это было 55 лет назад, в 1965 году. Родители тогда работали на Алтае и папа во время командировки в Бийск встретился с тетей Коли Копыльцова, хранивший его архив и библиотеку,  потом разыскал его друзей, написал о нем большой очерк и первым опубликовал его стихи…

– У книги  есть подзаголовок – «Судьбы и стихи». Очевидно, что молодые жизни дороже строк. И всё же, почему Вы акцентируете внимание читателя на судьбах? 

– Потому что, зная что-то о судьбе поэта, мы иначе читаем его строки. Другими глазами.

– Рассказ о судьбах молодых авторов, от которых не сохранилось ни строчки, занимает почти пол книги. Вы называете  их поэтами, не используя сослагательного наклонения: могли бы стать ими, если бы…

Все они, независимо от образования, дарования, количества публикаций для Вас поэты, и Вы приглашаете читателя разделить эту точку зрения. Почему?

– Вспомнил сейчас песню «Поэты» своего однокашника по журфаку Саши Башлачева. Она отвечает на ваш вопрос. Первая строчка в песне: «Поэты живут. И должны оставаться живыми…» И дальше: «Не верьте концу…» Саша погиб в том же возрасте, что и герои моей книги. Ему можно верить.

Поэты – не только те, кто дожил до удостоверения союза писателей, до славы, юбилеев и наград. Вовсе не те. Тут вообще не люди решают. Во всяком случае – не только они.

Вот ещё одна строчка все из той же Сашиной песни: «Мы можем забыть всех, что пели не так, как умели…» Люди по слепоте своей и суетности могут забыть. Господь не забудет. И когда я собирал книгу, то старался помнить, что кроме земной точки зрения есть и небесная.

–  Наверное, помнить и сожалеть  можно только о том, что знаешь и любишь.  Ваша книга – о памяти личной – помогает узнать и полюбить этих мальчиков, а значит, не забыть. Кто из них  особенно полюбился Вам?

– Они – ровесники моих детей, поэтому всех люблю, всех жалею.

– Говоря о творчестве  поэта Димы Удинцева, Вы замечаете:  «Может показаться, что это стихи подростка пушкинских времён, а не школьника эпохи тракторов…»

То же и в других стихах сборника – мало примет времени, идеологии, нет ярости, культа  ненависти к противнику, – того, с чем  многие ассоциируют военную поэзию.  Пишут о любви, о природе, о вечном. Почему это так? 

– А это и не военная поэзия, а довоенная. На фронте было не до стихов.

Если ребятам иногда и выпадала возможность написать что-то в стихах, то это письма домой. И это скорее  антивоенная поэзия, а не военная.

Лишь несколько молодых людей успели наладить сотрудничество с армейскими и дивизионными многотиражками. Но и для военных газет они писали совсем не агитки. Георгий Суворов, который рос сиротой, писал стихотворные посвящения друзьям, Володя Калачев  – о родном доме…

– Вы делитесь с читателем ощущением, что наивными романтиками  поэты не были, не были и ура-патриотами. Но тогда кем они  были? Откуда взялось это особенное поколение? На чём было воспитано? В чём выражалась его любовь к Отечеству?

– Сейчас почему-то принято представлять юношей 1941 года слепыми котятами. Мол, они были патриотами, потому что не знали правды о происходящем в стране, боготворили Сталина. Ничего подобного – они знали не меньше, чем мы с вами. Только знали они не из книг и Интернета, а из опыта своего сердца, своих переживаний.

Почти в каждой семье были арестованные, сосланные или расстрелянные. Поэтому ребята смотрели на жизнь без иллюзий.

В них совсем не было инфантильности. Они планомерно готовили себя к испытаниям. Закаляли волю, занимались спортом, изучали языки. Вырабатывали собственную точку зрения на все события.

Прочитайте в книге дневники Василия Кубанёва – парень из воронежской глубинки в 18 лет видел намного дальше и глубже чем, к примеру, нарком иностранных дел.

Или перелистайте переписку Димы Удинцева с братьями. Рубен, младший брат Димы и будущий художник, пишет из армии в феврале 1941 года, за четыре месяца до войны:

«Мы родились в этот страшный период, когда людям стало тесно на земле и им приходится уничтожать друг друга. Ужасное время, когда искусству приходится пробиваться через горы трупов, через разгул животных нравов…

Нравственное уродство впиталось к нам в кровь… Будущее поколение, наверное, будет очень бедно писателями (настоящими!), музыкантами и художниками, его покалечат с самого появления на свет.., наполняя музыкой маршей и песен, воспевающих, славословящих войну…»

Вот с чем в душе они уходили на фронт. Они понимали, что главное поле битвы – душа человека. И чтобы победить фашизм, надо победить зло в своей душе.

Во всей поэзии о войне трудно найти более христианские строки, чем те, что нам оставил комсомолец Вася Кубанёв:

А кончится битва –
Солдат не судите чужих.
Прошу, передайте:
Я с ними боролся за них…

– Да, так мог бы написать только духовно зрелый человек, может быть, даже инок. Очень многое в книге не стыкуется с тем, что мы знаем о том времени. У одного из  погибших юношей-поэтов  был свой духовник, другой хранил бабушкино Евангелие и мечтал поговорить со священником, третий писал о любви к врагу. Чем это объяснить?

–  Глубиной и сложностью эпохи, которую мы плохо себе представляем. Я с детства, как и все мои ровесники, много читал и смотрел о войне. Как журналист говорил с людьми, прошедшими войну. Беседовал с писателями-фронтовиками Виктором Астафьевым, Евгением Носовым, Андреем Турковым…

В общем, я что-то знал. Но когда стал читать дневники погибших 20-летних поэтов, разбирать их пожелтевшие, будто обожжённые, письма – переживал потрясение. Прежде всего, от духовной зрелости, даже мудрости этих мальчиков. А ещё – от эрудиции.

Их письма – путеводитель по мировой культуре. Ребята перечитывают Евангелие и «Войну и мир», переводят с английского и немецкого, обсуждают Хемингуэя, Эренбурга и Пришвина.

Кстати, Дима Удинцев переписывался во время войны с Михаилом Пришвиным, а Женя Разиков – с Константином Паустовским.

– Во многих очерках  мелькает мысль, что, выживи эти мальчики на фронтах войны, сохрани их провидение, и современная поэзия была бы другой. Можем ли мы хотя бы предположить, какой?

– Да что поэзия! – жизнь была бы другой.

– В конце книги – своего рода помянник,  где  перечислены имена, факты из жизни и публикации молодых поэтов, далее – два завещания совсем юных людей.

Показалось, за всем этим брезжит  христианская надежда на жизнь будущего века, на то, что судьбы и стихи не исчезли, каждая личная история имеет продолжение.

О чем Вы размышляли, завершая книгу? Думали ли Вы об этом или больше о том, что Россия потеряла?

– Я думаю о ребятах только как о живых. Поэтому, когда работа завершалась, невольно думал о том, а понравилась бы им такая книга или нет.

– И что вы думаете сейчас, когда книга вышла?

– Мне кажется: они бы её приняли. Потому что книга получилась строгой. Без сиропа. Ещё думаю: и маме моей она бы понравилась. Ведь в ней исполнилось то, к чему мы оба стремились. Но мама ушла. Это случилось  9 апреля – в тот день, когда книгу отправили в типографию.

– В предисловии Вы пишете, что в деле поиска молодых поэтов, погибших в Великой Отечественной, рано ставить точку. Что это будет: новая книга, новые очерки в РГ?

– Когда речь идёт о памяти, какая может быть точка? Только многоточие…

Беседовала Валентина Киденко
Фото из архива Дмитрия Шеварова и свободных источников

«…Я не хотел участвовать в параде»

«…Вечерние сумерки слишком быстро переходят в утренние. Не звоните, будильники. Не греми, рукомойник. Помолчите, репродукторы. Дайте дописать стихи».

Дмитрий Шеваров.

Пока книга о молодых поэтах не доступна широкому кругу читателей,  приведём отрывки из писем и стихи тех, кто ушли на рассвете.