[ad_1]
Перед словосочетанием «шестой класс» школьные учителя вздрагивают. Общаясь в своей среде, они зачастую спрашивают друг у друга: – Ну, что, так какой у тебя класс в этом году самый проблемный? – Шестой, – чаще всего звучит в ответ.
И, похоже, это не случайно, а закономерно. Двенадцати-тринадцатилетние школяры – тот, самый непростой возрастной пласт учащихся, с которым так трудно взаимодействовать.
Казалось бы, более старшие дети (примерно с восьмого по одиннадцатый) по своему психологическому рисунку гораздо сложнее.
Тут больше рисков: алкоголь, наркотики, ранние половые связи, депрессии, конфликты со сверстниками и взрослыми, низкая самооценка, суицидальные настроения… Длинный список можно продолжать.
Но почему так сложны именно 12–13-летки, в полном смысле слова еще дети? Почему именно они планомерно срывают уроки, дерзят, выставляют нереальные требования, свысока разговаривают с взрослыми и позволяют себе гордые, вызывающие выходки?
Далеко не редкость – двенадцатилетняя малявка, свысока покрикивающая на учителя, которая выражает сомнение в его профессиональном уровне, указывает ему, как вести урок, как и где одеваться или как надо правильно устроить личную жизнь.
Возможно, отчасти это явление времени: в советской школе такие дерзости пресекались жестоко и беспрекословно – грубо и авторитарно.
Нынешние принципы всякого рода щадящей и гуманной педагогики, когда учитель даже ставит оценки в тетради зеленой ручкой, чтобы не дай-то Бог не нанести своему воспитаннику душевной травмы, – не дают такой возможности.
В итоге это вовсе не ребенок, как модно теперь рассуждать в Интернете, а, наоборот, взрослый и авторитетный человек, педагог получает ежедневную дозу буллинга и абьюза (а говоря более по-русски, унижения, оскорбления, предельного хамства и так далее), причем дозу, иногда опасную для его жизни.
Микро-инсульты и инсульты, сердечные приступы, панические атаки и просто нервные срывы у учителей на рабочем месте – увы, уже привычный атрибут профессии. «Детки довели», – обычно комментируют свое пошатнувшееся здоровье учителя со стажем.
А подростки улыбаются и продолжают гнуть свою линию – как ни в чем и ни бывало. То есть изо дня в день терроризировать своих учителей, в том числе, самых любимых.
Вроде бы и не жестокие. И даже адекватные по всем параметрам, по которым их только что протестировал школьный психолог. Но что же с ними происходит? У педагогов не проходит ощущение, что над ними планомерно издеваются.
Родители, получающие такого рода тревожные сигналы от классных руководителей и просто учителей предметников, удивленно разводят руками. Дома ребенок «шелковый».
Ну, зависает в игре – не без этого. Может не сделать «домашку», заколоть урок, но, в общем-то, как все. Родителям не грубит, младших не обижает, тише воды. Может, это учителя предвзято относятся к ребенку – и всё про него выдумывают?
Конфликты на родительских собраниях чаще всего имеют именно такую почву: реальность родителя в его восприятии своего ребенка не соотносится с реальностью педагога в восприятии его ученика.
Словом, вместо одного ребенка как бы становится два: ребенок в школе и ребенок в семье. И, если терпеливо выслушать аргументы той и другой стороны, то это – абсолютно разные люди.
Итак, в чем может быть причина такой поведенческой раздвоенности?
Предположим: 12–13-летний возраст – это возраст не только буйствующих гормонов, но и активной социализации.
Дети пробуют себя в окружающем мире как людей, которые могут на равных взаимодействовать с обществом, которые входят в мир взрослых. А значит, они пробуют на прочность и сам этот мир, и отношения в нем, и окружающих их людей.
Семья и дом тут ни при чем – это пока еще райский остров, где отношения кажутся эталоном и стены помогают. А школа – это именно та социальная среда, где можно себя пробовать.
Вот и начинается метод проб и ошибок. Подростки изучают границы другого человека, взрослого. Переходят и нарушают их. Экспериментируют в отношениях, пробуя: что с нами можно, а чего нельзя. Получают отпор и ответ. Изучают нас. Иногда манипулируют, шантажируют, провоцируют на агрессию и эмоциональный выплеск.
Иногда складывается впечатление, что дети в этом возрасте специально вызывают огонь на себя – вынуждают учителей кричать, топать ногами, стучать линейками о парту.
Шквал эмоций они воспринимают как единственный способ выражения сильных чувств, адресованных им. Отчасти это можно объяснить дефицитом внимания и тем искаженным восприятием любви, которое сложилось в семье.
В этом есть большая трагедия. Любовь в ее христианском выражении – как понимание, сострадание, участие, благая тишина и негромкая радость доверительных и искренних отношений, – в семьях редко практикуется. Гораздо чаще родители показывают другие примеры «любви».
Ребенка в повседневной жизни просто игнорируют, не замечают. И только когда он ведет себя плохо, родитель начинает реагировать бурно: поднимать на него голос, а то и руку. Очень печально, что именно негативное выражение эмоций (хоть какое-то выражение чувств) ребенок-подросток принимает за любовь. И, видимо, этой же или похожей любви ждет и от постороннего взрослого – то есть от учителя.
Это – болезненно, ненормально, это искаженный взгляд на действительность. Страшно подумать, какую грустную, а то и драматичную роль он может сыграть в личной жизни самого ребенка, когда он подрастет, и когда будет складываться его собственная семья. Порочный круг психологического семейного насилия может продолжиться.
Можно ли исправить это вопиющие искажение? Сгладить терпением, любовью и смирением такие болезненные и жестокие подростковые поиски любви в другом человеке?
Вопрос поистине риторический, поскольку терпению педагогов тоже есть предел. И нравственные качества и в ресурсы у всех разные.
Все мы не ангелы. Хотя можно предположить, что среди наших учителей есть подвижники и святые – в прямом, а не переносном смысле этих слов.
Пока же опыт построения отношения в социуме продолжается, и лабораторным материалом для него по-прежнему служат те, кто много времени проводит с ребенком, а именно: классная, математичка, физичка, географичка, русичка и так далее…
А на ком такое можно опробовать? На маме? Нет, маму жалко. А вот Марья Ивановна подойдет. Дома ты живешь, там твоя территория и отношения имеют особую ценность. Там портить себе атмосферу нельзя. Из школы ты уходишь рано, после обеда, напрочь забывая о ходе своих экспериментов.
Да, в действиях подростков чаще всего нет злого умысла. Они вовсе не хотят «устроить травлю училке», уволить ее с работы или испортить ей жизнь.
Как правило, на следующий день они садятся за парту с чистыми и ничего не понимающими глазами: вчера? А что у нас было вчера? Они уже всё благополучно забыли.
Можно сделать вид, что ничего и не было. В стотысячный раз проявить христианское всепрощение. Терпеть и надеяться, прощать и до семи, и до семидежды семи раз, как говорится в Священном Писании.
Но есть здесь и другой опасный аспект из области отношений. Особенно эта тема касается мальчиков. Дело в том, что пробовать на прочность психику трудовика или физкультурника никто из них не решится. А вот психику англичанки или биологички – легко!
Большинство педагогических работников в любой школе по доброй русской традиции – это женщины. Мальчики-подростки, которые испытывают терпение педагогов-женщин, особенно рискуют.
Ведь они подсознательно выстраивают отношения с противоположным полом. И, если этот опыт отношений будет искаженным, то в подсознании растущего мужчины закрепится опасный жизненный стереотип: да, унижать, ломать, издеваться, подвергать абьюзу женщину можно и даже нужно.
Она все равно всё вытерпит, со всем смирится и всё примет как должное – и в конце четверти выставит хорошие оценки (ей же отчитываться!).
Можно и грубость себе позволить, и крепкое словцо. И унижающий смех, и издевку. Мать же терпит такое от отца…
Да, к сожалению, наблюдая за поведением мальчиков в возрасте 12–13 лет, глядя в их чистые и еще не огрубевшие от гормональных и прочих физиологических перемен лица, часто замечаешь, что за их словами, поступками, самопрезентацией проступают совсем другие люди – их отцы.
Тот идеал, который заложен генетически, природно, психологически и с которым ребенок совершенно не в силах поспорить. Смотришь на милейшего шестиклашку – и угадываешь в его манере поведения грубого папу, домашнего тирана и деспота, который так часто заставляет вздрагивать своих близких от страха и напряжения.
Да, возраст 12–13 лет для ребенка – очень непростой. Главное определение этого возраста – подросток растерян и совсем не понимает себя, своих чувств, мотивов, спонтанных поступков и внутренних физиологических процессов.
Рост – это всегда очень больно. Еще не взрослый, но уже и не дитя, душой и телом он находится в состоянии невидимых, но сильных метаморфоз. Икринка превращается в головастика, а потом в лягушонка, но пока это еще ни одно, ни другое, ни третье.
Как происходит взросление сложного трехсоставного (дух, душа, тело) человека и как из подростка получается взрослый человек – тайна сия велика есть. Но Господь незримо и мудро действует с каждым из нас и каждого ведет своей траекторией.
И мы как христиане должны довериться и верить в благой исход. Детки вырастут и станут другими. Уже в седьмом классе они многое перерастут – и совершенно по-другому посмотрят на мир, а их педагоги немного выдохнут.
Переходный возраст перейдет во что-то новое, лишь бы всем преодолеть этот переход без особых потерь. А вот учителям снова и снова неизбежно придется испытывать на себе перегрузки от новых поколений шестиклассников.
И вот кого действительно бесконечно жаль… Единственное утешение для наших учителей- мучеников: такое самопожертвование Господь однажды оценит и вознаградит.
Валентина Патронова
[ad_2]
