Поэт Татьяна Никологорская: «А счастье – в детском кулачке»

Татьяна Андре­евна Нико­ло­гор­ская не иде­а­ли­зи­рует дет­ство. Есть в нем и тра­ге­дии, и потери, и разо­ча­ро­ва­ния. Но оста­ется носталь­гия по дет­скому взгляду, через кото­рый пре­лом­ля­ется мир  – пусть не радуж­ный – но осо­бен­ный – совсем другой.

…Возвращается детство. И такое прекрасное…

На  стихи без назва­ния, обо­зна­чен­ные тремя звез­доч­ками, напи­сана песня, что бла­го­даря Интер­нету «пошла в народ». Под­ростки  на школь­ных вече­рах испол­няют ее, не зная, кто автор. Но ее не зря выби­рают для испол­не­ния. Песенка – про­зрач­ная, чистая, про­ни­зан­ная духом детства:

Пах­нет летом.
Пах­нет лесом.
Пах­нет спе­лою смолой.
Скольз­кой хвоей разогретой,
Зем­ля­ни­кой молодой.
Пах­нет детством.
Пах­нет тестом.
Пах­нет бан­ною листвой.
Пах­нет жиз­нью – по соседству
С леде­ня­щей темнотой.
И в роди­мое окошко
Я гляжу – не нагляжусь:
Облака, церк­вушка, стёжка…
Ты дер­жись –
И я держусь.

Автор тек­ста песни – мос­ков­ский поэт Т. А. Никологорская.

«В пер­вой любви все­гда воз­рож­да­ется дет­ство, и такое пре­крас­ное, каким оно не бывает в дей­стви­тель­ной жизни», – писал Михаил При­швин. Да и не только в пер­вой… Во вся­ком доб­ром чув­стве по отно­ше­нию к ближ­нему можно быть по-насто­я­щему искрен­ним, только  если  ты сам открыт, по-дет­ски доверчив.

Поэт – чело­век, кото­рый посто­янно рас­кры­ва­ется и оттого уязвим.

…Отца пижама в сумраке висит…
Нас в этом мире слиш­ком часто били,
Не заме­чая, что свеча – горит…
Любили слепо нас?
Иль не любили?
Здесь жизнь погибла?
Нет. Я не про то…
Я – о сен­тябрь­ской утрен­ней одышке,
Когда, при­крыв меня полой пальто,
Мать торо­пила:
школа…
сумка…
книжки…
…Что проку в дол­гой юно­сти моей?
Кому какая польза? Нет и славы.
Я незем­ных видала ширь полей,
Свя­зуя времена…
Все дети – правы.

Один из сбор­ни­ков Нико­ло­гор­ской с тре­вож­ным настро­е­нием  назы­ва­ется «Под­земка». Не стал­ки­ваться с болью и злом невоз­можно, поэтому выход из пере­хода на свет один – снова бес­страшно дове­риться Про­ви­де­нию. И не пре­да­вать дет­ства, ведь –

Страш­нее смерти – ржав­чина в зрачках,
Эро­зия души былых мальчишек…

Пред­став­ляя твор­че­ство поэта, члена Союза писа­те­лей и Союза жур­на­ли­стов Рос­сии, мы решили не писать всту­пи­тель­ную ста­тью, а сразу про­ци­ти­ро­вать писа­теля и друга Татьяны Андре­евны Вла­ди­мира Пору­до­мин­ского, ныне живу­щего за рубежом.

Писа­тель пре­красно знает Нико­ло­гор­скую, её сердце,  харак­тер, пред­став­ле­ния и обсто­я­тель­ства жизни. Ему можно дове­рять. Осталь­ное – в стихах.

…Полу­за­бы­тое дет­ство морозное –
Ябло­ком жёл­тым на крот­ком снегу…

К началу своему

Вот что напи­сал В. Пору­до­мин­ский вме­сто после­сло­вия к одному из её сборников.

«…Будучи много старше Татьяны Нико­ло­гор­ской, Тани, я, по обы­чаю ста­ри­ков, часто вспо­ми­наю ее девоч­кой, под­рост­ком, в том пре­крас­ном, изна­чаль­ном, сне дет­ства, кото­рый она с любов­ной, рев­ни­вой, почти отча­ян­ной стра­стью охра­няет в своей душе и своём творчестве. 

И оттого, что ей с тех дав­них годов уда­ётся убе­речь этот сад от посто­ян­ного поку­ше­ния выру­бить, изве­сти его (уни­что­же­ние ста­рого сада – про­ник­но­вен­ная, глу­бин­ная тема нашей лите­ра­туры), я неиз­менно вижу в ней, сего­дняш­ней, этого не поки­да­ю­щего чуд­ный мир подростка.

И с осо­бен­ным состра­да­нием сознаю, что она про­жила уже и про­жи­вает тяж­кую, как Сизи­фов камень, дол­гую жизнь поэта. Потому что на то и сти­хо­тво­ре­ние, что каж­дое – тво­ре­ние: не только стиха тво­ре­ние, но тво­ре­ние, некая цель­ность, вопло­щён­ная сти­хом и в стихе.

Век поэта все­гда коро­ток, про­живи он хоть век биб­лей­ских пра­от­цов: строчки с кро­вью уби­вают, с послед­ним сло­вом стиха век кон­ча­ется, ради того, чтобы неве­домо когда, но в один пре­крас­ный день, новый век начался завя­зью в душе нового пер­вого слова.

(…) Про­ща­ние с дет­ством – про­ща­ние с цель­но­стью мира, с той цель­но­стью, в кото­рой всё, что ни есть в мире, необъ­яс­нимо свя­зано, сопря­жено, обу­слов­лено про­стей­шими «да» и «нет», в кото­рой, по слову писа­теля  Все­во­лода Гар­шина – «крас­ное так и было крас­ное, а не отра­жа­ю­щее крас­ные лучи».

В сти­хах о Гар­шине, мне посвя­щён­ных (за что я неоце­нимо бла­го­да­рен поэту), Татьяна Нико­ло­гор­ская пишет о ста­ре­ю­щих до срока детях, о про­ща­нии с меч­той, о рас­паде века и запахе тле­ния, встре­ча­ю­щем нас по мере ста­ре­ния души. 

Тра­ги­че­ский мотив дви­же­ния из бытия, когда «во мне сме­я­лась счаст­ли­вой жизни глу­бина» – в «быт­ность» прон­зи­тельно и больно зву­чит в твор­че­стве Татьяны Нико­ло­гор­ской: чело­век обре­чён миро­устрой­ством, сам себя обре­кает на посто­ян­ные поиски сча­стья, – «а сча­стье – в дет­ском кулачке».

Вопреки всем при­выч­ным зако­но­мер­но­стям жизни и житей­ским поня­тиям, поэт не хочет верить в неиз­беж­ность утраты дет­ства, утраты осо­зна­ния и ощу­ще­ния гар­мо­ни­че­ской цель­но­сти мира, как верит в то, что среди неиз­беж­ных утрат и ценой неиз­беж­ных утрат чело­век спо­со­бен удер­жать в кулачке даро­ван­ное вме­сте с дет­ством счастье.

Соб­ственно, мысль и чув­ство всей поэ­зии Татьяны Нико­ло­гор­ской (может быть, вообще – всей поэ­зии!) вос­хо­дит к биб­лей­скому повест­во­ва­нию об изгна­нии чело­века из Рай­ского сада.

С каж­дым шагом жизни отдель­ного чело­века и всего чело­ве­че­ства нам, людям, порознь и вме­сте, всё явствен­нее и всё мучи­тель­нее откры­ва­ется непре­стан­ное …раз­ру­ше­ние неко­гда даро­ван­ной миро­вой гар­мо­нии и… вызре­вает стрем­ле­ние, потреб­ность, необ­хо­ди­мость воз­вра­титься к началу своему. 

…Когда мир встаёт вокруг, обсту­пает, давит, ломает неспра­вед­ли­во­стью, жесто­ко­стью, пре­да­тель­ством, когда кажется, что «всё погибло» –

…Вот тогда ты и вос­кресни как поэт!
Потому что нет пути
И смысла нет –
Кроме дет­ства,
Кроме песни,
Кроме слов,
Кроме веч­ного спа­се­ния основ…

… «Хотя – какой там в дет­стве мёд?!» – вырвется одна­жды. И, в самом деле, тут, там нахо­дишь в сти­хах при­меты пожа­ло­ван­ного обсто­я­тель­ствами места и вре­мени, не слиш­ком-то щед­рого что на «махотку молока», что на доб­рое слово полу­под­валь­ного детства.

Но на то и дет­ство, и душа поэта, и поэ­ти­че­ское – с дет­ства – виде­ние мира, чтобы «при­чал садо­вого участка, пять соток сча­стья глу­пы­шей» обо­ра­чи­ва­лись и обжи­ва­лись в душе.

Чтобы  немуд­рё­ный пред­мет, осна­ща­ю­щий при­ми­тив­ное жильё, – радио­точка («и всё-то вос­пи­та­ние – мой радио­род­ник») – ока­за­лась источ­ни­ком, род­ни­ком вопло­щён­ной чело­ве­че­ским гением боже­ствен­ной музыки, кото­рая навсе­гда вос­пла­ме­нила душу:

«Одна­жды услы­хала по радио «Пер­вый кон­церт для фор­те­пи­ано с оркест­ром». И пере­стала быть зверёнком. 

У меня кры­лья выросли, потому что, услы­шав этот Весен­ний музы­каль­ный сан­скрит, это поло­во­дье и оси­ян­ность, эту родину звука, я физи­че­ски ощу­тила, что выле­таю из полу­под­вала на огром­ной силь­ной птице верхом»…

Я при­шла в этот мир,
Чтоб ему до земли поклониться
За пода­рен­ный сон моему сине­гла­зому сну…

В одном из очер­ков Татьяна Нико­ло­гор­ская вспо­ми­нает слова Ольги Берт­гольц: пред­вос­хи­ще­ние радо­сти, веду­щее чело­века в отро­че­стве, с годами всё более сме­ня­ется пред­вос­хи­ще­нием испытаний.

Чем дальше идёшь, тем меньше спе­шишь навстречу сине­гла­зому сну. С каж­дым шагом всё оче­вид­нее ста­но­вится, что идёшь не под сень Древа жизни или Древа позна­ния Добра и Зла, а вовсе в обрат­ную сто­рону – в пустыню, в раб­ство, в цар­ство двое­ду­шия и корысти.

… «Под­гнили веко­вые опоры от негра­мот­но­сти потом­ков…» – горестно поме­чает Татьяна Нико­ло­гор­ская, стран­ствуя по люби­мому древ­нему Боров­ску. «…И все мы в этой жизни – или Иваны Воины, или Иваны, не пом­ня­щие род­ства», – вер­шит поэт очерк о ста­рин­ной мос­ков­ской церкви Иоанна Воина на ста­рин­ной мос­ков­ской улице Яки­манке – её малой Родине.

… Нико­ло­гор­ская… вспо­ми­нает про­ни­ца­тель­ную мак­симу фило­софа Н.Ф. Фёдо­рова: «Нрав­ственно раз­ви­тое суще­ство само себе даёт коман­ди­ровку». Кто же тогда поэт, если не такое существо.

Я – не писатель.
Я – свидетель.
Я – в Апо­ка­лип­сис глядетель…

Бли­жай­ший друг Татьяны Нико­ло­гор­ской, заме­ча­тель­ная учи­тель­ница рос­сий­ской сло­вес­но­сти, ныне от нас уже ушед­шая Вера Малева чут­ким сло­вес­ным штри­хом когда-то нари­со­вала порт­рет поэта.

В письме, напи­сан­ном под впе­чат­ле­нием спек­такля «Лиса и вино­град», читаем: «И вдруг, когда Эзоп удив­ля­ется: зачем же лгать, когда правда так про­ста, я уви­дела тебя.

Мы живём в мире услов­ной правды и лжи (чехов­ская мысль); и мы при­выкли, и вдруг появ­ля­ется чело­век, не сми­ря­ю­щийся с этим, не пони­ма­ю­щий, зачем так жить, и нам неудо­бен этот чело­век, мы сме­ёмся над его наив­но­стью, дет­ско­стью, оправ­ды­вая этим ложь, в кото­рой мы погрязли».

Вся душа в крови исстрадалась.
Так бы к подо­рож­нику прижалась,
Всё бы отдала, чтоб боль забыть,
Раствориться,
С тёп­лым летом слиться,
В чьём-то дет­стве думами забыться,
Даже, может, вовсе и не быть…

Но она – есть. И дет­ство с ней, не чьё-то – её дет­ство, в кото­ром хра­нит пре­да­ния зелё­ный храм ело­вого бора, в кото­ром жизнь имеет вкус лес­ного яблока и песнь зяб­лика по-преж­нему вол­нует память.

Это Дет­ство Татьяна Нико­ло­гор­ская отсто­яла своей…убеждённостью, что «Когда умрёт послед­няя надежда… К вам ваше Дет­ство невзна­чай при­мчит». А зна­чит – «ясно одно: надо сле­до­вать сво­ему призванию…»

Вла­ди­мир Пору­до­мин­ский, Москва – Кёльн – Москва.

Из сборника «Путь и песня. Избранное»

Всё истин­ное побеж­дает страх,
Преображается,
Но не проходит!

16–21 апреля 2008

***

Тво­рец – подросток.
Слы­шишь? Слушай:
Твои послед­ние игрушки
С тобой ухо­дят в дол­гий путь.

Они добры. Они смеются.
Они урод­ству не сдаются.
Их надо с честью помянуть.

***

О луч­ших днях,
Даро­ван­ных нам жизнью,
Не забы­вай
В печаль­ной полумгле,
Когда сда­ётся:
Обле­тели числа
Дли­ной твоих ски­та­ний на Земле…
Когда ничто не греет, не спасает,
И впе­реди тоска и Крест­ный путь, –
Не поза­будь о непо­роч­ном рае,
О Дет­стве до конца – не позабудь!

Ошибка, что оно от нас уходит:
Оно ухо­дит в нас,
Как тихий Спас,
Какой-нибудь из памят­ных мелодий,
Бес­смерт­ным выра­же­ньем доб­рых глаз…

 И Музыка, на кла­ви­шах и крыльях,
К тебе сле­тит, обни­мет горячо,
Спа­сая от наси­лья и бессилья, –
Как упа­сала в юно­сти ещё…

 27 сен­тября 2002 —10 декабря 2004

Бесы

Сидел Досто­ев­ский, –
Клей­мё­ный,
Каз­нён­ный,
Боль­ной,
Исте­рике женской
Вни­мая за тощей стеной.
И думал некстати, качая
Каз­нён­ной своей головой:
«Гря­ду­щий Нечаев…
Как выра­зить? Боже ты мой!»;
Не знали мы этого в школе.
И всё же – спаслись.
Нам воля – неволя.
Учеб­ники – разодрались.

На рынке кос­ми­че­ской эры
Безумцы орут.
И крас­ные кхмеры,
И чёр­ные кхмеры
Гря­дут.

Ах, сча­стье с мороза!
Дорога к тебе нелегка!
.….….….….….….….….…..
И дет­ские слёзы
Дро­жат в бороде старика.
1985

Легенда

В скиту живёт ста­рик последний
С седым вен­цом над головой.
Он слу­жит ран­нюю обедню
В зелё­ной чаще ветровой.
Он келью чисто прибирает,
Он хлеб кла­дёт на полотно.;
И часто птицы залетают
В его откры­тое окно.
Хоть и не князь,
Он вроде князя.
Ему весь свет давно видать.
И, на про­стор перекрестяся,
Одно он ска­жет: «Бла­го­дать!»
Он не боится духа злого
И не про­ти­вится судьбе.
Один, среди пути земного,
Хра­нит он сча­стье при себе.
Порой лукаво улыбнётся
Над сотво­рён­ною строкой,
Непро­из­вольно застя солнце
По-дет­ски розо­вой рукой.
«Гори, закат мой благодатный!» –
Он тихо ска­жет в тот же миг.
Ах, люди, как вам не понятно,
Что он – послед­ний, тот старик!
Вот, от дождя укрыт рогожей,
Идёт, лас­кая дерева,
Чуть-чуть на При­швина похожий
И на Саров­ского едва.
Из бере­гов выхо­дят реки.
Сады полны живой воды…
Почти что в каж­дом человеке
Есть эти доб­рые следы.
Не путь борьбы, не путь угрозы –
Лишь путь любви людей спасёт.
И я гляжу, гляжу, сквозь слёзы,
Как, исче­зая, он идёт…
1993

***
…Мне жалко бес­смерт­ную Душу свою,
А вовсе не эту себя!
(Кто нам пода­рил упо­е­нье в бою?
Жила я, весь мир Твой любя!)
Мне жаль непо­кор­ную Девочку Жизнь,
Дове­рье и свет синевы,
Что, может, поми­лует чистую высь,
И вас,
И цветы средь травы…

22 фев­раля 1996

 Под­земка

Кто-то пишет на вагонных
Схе­мах линий, в суету
Нищих буд­ней, век драконий –
Милоту и доброту:
«На юг переезжает
Гра­чи­ная семья.
Гра­чонка провожают
Все школь­ные друзья».
Кто ты, друг мой? Дай ответ свой.
Имя, имя! Нет, как нет.
Каран­даш­ный почерк детский –
На под­земке страш­ных лет.
Твой двой­ник – иконописец.
Чистоты твоей ушат
Без­за­щитно льётся в числа,
Что от ужаса дрожат.
Эй! Защит­ник одиноких!
Напиши ещё стихи –
Про ежонка, про сороку,
Васильки и лопухи!
Погляди откры­тым сердцем
В обе­зу­мев­ший народ,
Не боясь под­сы­пать перца
В мили­цей­ский огород.
Про­ходи сквозь строй, князь Мышкин
Или Принц Экзюпери…
Будь упря­мым, шалунишка,
Но храни себя, храни!
Вызы­вай мою улыбку,
Юный бог среди горилл.
…Коль исчез­нет почерк зыбкий –
Зна­чит, мир тебя убил.

15 апреля 1996

***

В этой жизни мы все – сироты,
Дети, бро­шен­ные во тьме.
Дога­дайся: зачем ты? Кто ты?
С кем ты? Что за обет в тебе?
Ах, как быстро мель­кают спицы
Про­ле­тев­шего смельчака…
Годы – чёр­ные с белым птицы –
Не уста­нут нас упрекать.
Мы летим навстречу закату.
Всё, что любит, сжи­гает плоть.
Мы в закате сго­рим когда-то.
Но чего же хотел Господь?

9 марта – 4 мая 1998

***

Что ж уду­шьем мучит
Тор­фя­ной июнь ?
Ждёшь письма, как тучи.
На жару – хоть плюнь.
Пекло. Пекло. Пекло.
Некуда сбежать.
Лед­ники под пеплом
Начали дрожать…
Не смотрю – не скрою! –
В ящик новостей.
А смотрю в былое,
Или жду гостей.
Эй! Прой­дись по кронам,
Ветер грозовой,
Оплесни озоном
Дож­дик озорной!
Топо­ли­ной почки
Меж стра­ниц искус
Ты верни, как острый
Отро­че­ства вкус.
Подари мне, милый
Растеряха-дождь,
Лужицы – чернила
Пло­ща­дей – ладош.
Чтобы жизнь возникла,
Нужен воль­ный ток
Неба. И каникул
Лив­не­вый звонок.
Там боль­шого лета
Глав­ное письмо
Зате­ря­лось где-то
И не прочтено.

Июнь 1999

Раз­го­вор о том свете

Посвя­ща­ется В. Л. Леви

–…Так рас­скажи, о чём там говорят?
–  А там не раз­гла­голь­ствуют. Молчат. 

– Там – что ? Могилы пред­ков? Смех детей?
– Там серый соло­вей. Да сень ветвей.
– Не пони­маю: рай там? Или – как?
– Там лето. Сад. И ста­рый дом, чудак!
– Там есть война? Любовь? Обида? Ложь?
– Там дождь идёт. Сле­пой и тёп­лый дождь.
Доща­тый дом измок.
И оттого
Там крепко ждут
Ребёнка своего!
Там есть огром­ный радост­ный покой.
И он не спо­рит с лесом и рекой.
И по реке плы­вёшь ты, человек,
Плы­вёшь в тумане –
С берега
На брег.

16–17 апреля 2006;

***
– Птица зовёт…
Окликает…
– Пустое!
Это – весна, где надежды – не в счёт.
Гнез­дышко вьёт
И дети­шек покоит.
– Нет. Ошибаешься:
Птица зовёт!
– Некуда звать.
Коле­сом календарик
Снова при­ка­тит в засне­жен­ный лес.
Лыжи намажет
И ёлку подарит.
После вос­клик­нет, что Кто-то воскрес…
Жизнь, как Фемида,
Слепа, инстинктивна,
И чело­ве­чий коне­чен полёт…
– Знаю, что это во мно­гом наивно!
Всё-таки верится:
Птица – зовет…

24 марта 2004

 ***

Веч­ность мне темна
и непонятна.
Я мгно­ве­нье знаю  и пою.
Не к лицу роди­мые мне пятна:
Мне ски­та­нье – дом,
Я путь люблю!
Но не кос­мос-хаос обнимаю,
Не бес­смер­тье магов и жрецов:
Отро­че­ство запечатлеваю,
Доро­гое юно­сти лицо.

Пошу­мите вы, леса земные,
Дож­дики гриб­ные, проливные…

22 фев­раля 1997 — 6 октября 2006

***

Фило­логу Л. К. Швецовой

Как дерево – наив­ною листвой,
Так чело­век оде­нется надеждой,
Вновь под­чи­няя воле голос свой,
Не поко­ряя вещего – невежде.
Как дерево, обро­нит он листву.;
И будет в даль холод­ную глядеться…
Что силы даст оси­лить пустоту?
Одно: реани­ми­ро­ва­нье детства.

23 сен­тября – 7 мая 2006

Ого­род

Заглох­ший сад.
Костры кипрея.
И тишина – невмоготу…
Здесь мама с доч­кою стареют.
Иль не ста­реют, а растут?
…В огонь летят куски тетрадок,
Он раз­го­ра­ется с трудом…
И стра­нен, и до боли сладок
Мой утлый, влаж­ный, дач­ный дом.
При­чал садо­вого участка.
Пять соток сча­стья глупышей.
С тобой – чур, чур! – не повстречаться,
Анти­эс­те­тика вещей:
Гни­лые, хлип­кие порожки,
Комод – пра­ба­бушке привет,
Бом­жиха – кошка на дорожке,
Что хны­чет: пустишь или нет?
Но здесь мы тоже прорастали.
Боя­лись атом­ной войны…
Вза­хлёб впер­вые записали
Сти­хами отро­че­ства сны…
Легенды жал­кого семейства…
И, Гол­су­орси не читав,
Мы всё же верили всё детство,
Что жили в луч­шей из держав.
…Здесь были прятки-хоронюшки
И обли­ва­нья — от жары.
И, на перине и подушке,
Ныря­нья в книж­ные миры…
Транс­цен­ден­таль­ных состояний
Озноб. (Лишь в дет­стве – тот астрал!)
Неосто­рож­ность излияний…
(Нельзя – род­ным! Кто б это знал…)
Малина. Мамино варенье.
Цвет­ных стек­ля­шек волшебство…
И пер­вого стихотворенья
Ожог и слезы. Торжество!

Здесь пер­вый пой­ман был карасик.
Освоен папоч­кин «Про­гресс».
Но… Жаль Муму. Неправ Герасим.
Его хозяйка — ведьма, бес!

Купа­нье; салки и считалки…
Поэмы «Кен­неди»… «Хру­щёв»…
И куку­рузу было жалко:
Ну, не росла никак, и всё!

Я пред­ска­зала президенту
Его тра­ги­че­ский конец,
Не помыш­ляя ни момента:
Готовлю тёрн ему в венец
………………………………..
Летела в небе Терешкова.
Гор­ди­лась подви­гом семья…
И поте­ша­лась позже школа
Поэ­мой Тань­ки­ного Дня…

Я рисо­вала нос де Голля –
От смеха даже бок болел…

И пело лас­ко­вое поле,
И весь посё­лок тихо пел.
Пел трез­вый, пел и чуть подвыпив,
Пел, поми­ная древ­ний чин…
Куда-то сво­лочь волокли ведь
Одна­жды чет­веро мужчин!

…Отец и мама вечерами
Своё затя­нут в унисон –
И над халу­пами – сиянье,
И «Восем­на­дцать лет» – как сон…
А керо­син горит в коптилке…
Закат… И, вроде, дождь прошёл…
Нет, – не было у нас бутылки,
Но как же было хорошо!

Тур­ге­нев, Чехов и Есенин,
Твар­дов­ский, Лер­мон­тов, Шукшин…
И – Пуш­кин, тем­но­гу­бый гений!
Вот – мир. В 12 с небольшим…

Про­сто­на­род­ные соседи,
Зелё­ный рай садо­вых куп –
Всё обра­ща­лось вдохновеньем,
Витав­шим возле юных губ.
Затем он стал мне ненавистен.;
Пре­зрен­ной клич­кой «ого­род»
Я заклей­мила эти листья,
Забор, кры­жов­ник и компот…

Как странно, зыбко, вполовину
Вер­нулся при­зрач­ный мирок!
Я навсе­гда его покину.
Его не жалко – видит Бог!
Здесь дождь давно течёт сквозь крышу.
И кошке мне не объяснить,
Что обвет­шала эта ниша,
Что мне зверька – не приютить…

Уедут жен­щины. А дети
Гнездо иное обретут,
Когда, в кани­куль­ном рассвете,
Они вне­запно подрастут.
И пре­кра­тятся «хоро­нюшки»,
Садо­вый их, доща­тый рай,
Кар­тишки, мамины подружки…
Обще­нья радость через край!

Здесь можно жить – светло и шумно,
Вело­си­пе­дами звеня,
Банально, глупо или умно,
Но только… только без меня.

Я ухожу. Нельзя здесь ныне.
Здесь только при­зраки живут.
А наши дет­ские святыни
Умча­лись, верно, на Луну,
Где и теперь живет Никита,
И сеет-веет свой маис,
И где теха­сец миловидный
Играет песенки на «бис»…

Да, я всё слышу, как нетленно
Средь наших ябло­нек звучат,
Неосты­ва­ю­щей Вселенной,
Шаги погод­ков… и внучат…

И не при­шёл ещё Лопахин,
Не грох­нул Тро­щенко топор, –
Где мой отец в про­стой рубахе
Не водру­зил ещё забор.

…Закат угас – не гас­нет песня
И топот ног, и дет­ский визг
Вос­крес­шей жизни –
Друж­ной, тесной…
Про­мчав­шейся, как пти­чий писк.

10 фев­раля 2002 – 26 апреля 2006
Москва – Солн­цево (Вост­ря­ково) – Москва

Зим­няя песенка
(име­нины)

«…Снег выпал только в январе…»
(А.С. Пушкин)

… А два­дцать пятого –
он как пова­лит, снег!
И рас­сме­ялся сла­бый человек:
Цела и ёлочка,
При­дут друзья,
Накроем стол –
без празд­ника нельзя…
Снег на Татьяну? –
Будет урожай.
Метель, щед­рее город обряжай!
Так воз­дух чист,
Когда летит снежок.
Так взгляд лучист,
Когда зво­нит – дружок …
/А за окном ворона пятый год
Своё гнездо от вора бережёт.
И снег ей люб. И ей тепло в гнезде.
Берёза – что? Берёзы есть везде…/
И цер­ковка сквозь рощицу видна.
«Динь-динь! Татьяна!» – гово­рит она.
Я фор­точку открою, чтоб слышней
Тре­зво­нил ты, зво­нарь судьбы моей.
Ещё мы в круг любим­цев соберём
И под гитару что-нибудь споём.
Ещё не все осипли голоса.
Дай моло­до­сти мне на два часа!
Овсень, овсень, дай пти­цам пирога!..
Синицы скоро огла­сят луга.
И Феб­ру­а­рий свой при­ка­тит Феб.
А после – будет сла­док Пасхи хлеб.
…И снег идёт, весны слыш­нее звень.
И не кон­ча­ется Татья­нин день.
27 января — 25 марта 2005

 ***

При­шёл февраль.
И больше ничего.
Спа­сибо, сердце Дет­ства моего!
Тебя раз­на­ря­дила я давно
И, позд­ней ночью, выкину в окно.
Ты пря­нешь в темень, как парашютист,
И сядешь в снег, как запоз­да­лый лист.
Игол­ками не буду я сорить,
Тебя мусо­ро­про­воду дарить.
Всё зане­сёт фев­раль­ский снегопад!
Он буше­вать перед вес­ною рад.
Он ёлочку укроет пеленой.
Оста­нутся иго­лочки со мной.
А зав­тра – солнце, бич моим глазам.
И от него спа­стись уже нельзя…
Куда зовёт лазур­ный небосвод?
Куда бежать? Назад, а не вперёд…
Туда, где все блок­ноты, все долги,
Где скоро будет не видать ни зги,
Г де всё, чем я дышала и дышу,
О чём скажу,
Чего – не расскажу…

Пилоты чер­тят в небе­сах опять
Какой-то шифр. Его не распознать.
Быть может, это школь­ник, что мелок
О доску кро­шит, торопя звонок?
Рас­тают эти белые стихи.
Душа! Хотя бы крохи сбереги!
Сама — хоть уле­тай, хоть пропадай, –
Но выру­чай свой запо­вед­ный край…

Спа­сибо, ёлка! Пустота в груди…
Как хорошо, что Пасха впереди!

2 фев­раля — 18 фев­раля 2004 — 7 мая 2006

***

Лето погу­лять на волю вышло.
Мне минул 14‑й год.
Паро­хо­дик «Михаил Пришвин»
Нас по Волге на себе несёт.

Плю­хают марк-тве­нов­ские плицы.
На корме угре­лась стрекоза…
Рядыш­ком – улыб­чи­вые лица,
Моло­дые мамины глаза.

Спо­рим мы с ровес­ни­ком до хрипа –
Об искус­стве, гро­моз­дим миры.
Гла­дит песня «Веко­вая липа»
Наши полу­дет­ские вихры.

Тётя Ира из каюты вышла,
Сына с доч­кой ужи­нать зовёт…

Паро­хо­дик «Михаил Пришвин»
По воде, как посуху, идёт…

***
Спо­кой­ный свет
И лет­няя листва.
Пустой гамак. Мед­ли­тель­ное время.
Ни смысла, ни труда, ни торжества.
И горя нет, и я забыта всеми.

И всеми буду я сбережена…

Доща­тый дом. Высо­кие деревья.
… С бидо­ном чья-то бабушка прошла
Под гово­рок пле­ни­тель­ный деревни…

Коло­дец гулкий.
Вкус­ная вода.
Седое оду­ван­чи­ков сиянье.
И смерти нет, и мама – навсегда.
И не пойму я:  с о н?  В о с п о м и н а н ь е ?..

…Гул само­лёта – сладко-далеко.
Зага­доч­ность раз­ру­шен­ных поместий…

Душе, как веш­ней бабочке, легко.

О г р о м н ы й  д е н ь .
Мы все покуда – вместе.

24 сен­тября 2011. Москва, Свиблово

***
Был день: на полке в ком­нате моей
Сто­яла банка, пол­ная сирени,
Такой недол­го­веч­ной, что пред ней
Хоте­лось опу­ститься на колени.

А я с ногами влезла на кровать.
Мне надо было сес­сию сдавать.
Мне жажда жить покоя не давала
И не давался вовсе мой зачёт.

Я в этот день сирень нарисовала,
Не зная, как спа­сти её ещё.

Начало 1970‑х

***

Пер­вых осе­ней и вёсен
Был мой мир высок от сосен.
Соби­рали мы пожитки.
Папа пел мне у калитки:
«Мы поедем спозаранку
На род­ную Якиманку,
Мы поедем скоро, скоро
Из Сереб­ря­ного бора».
Вот с тех пор, беды не ведая,
Вдруг чуть что – туда и еду я.
И, когда совсем устану,
При­го­ва­ри­вать я стану:
«Мы поедем спозаранку
На род­ную Якиманку…»
На род­ную – где родные,
Где живая – и живые.

Доб­рые мои собратья
Вырас­тали невозвратно.
Я сама средь новоселий
Помню песню, как потерю,
Что отец мне пел в ту пору
У Сереб­ря­ного бора.
И, быть может, в час печальный
Собе­русь я в путь недальний
В позд­ней жизни – ближе к месту,
Где моё оста­лось детство.
Мы поедем спозаранку
На род­ную Якиманку.
Мы поедем скоро, скоро
Из Сереб­ря­ного бора.
Из книги «Сереб­ря­ный бор»
Начало 1970‑х, редак­ция 2000‑х годов

***
Я не поверю в перемену,
Когда мне ска­жут: «Всё прошло».
Я куртку ста­рую надену –
Мне в ней легко и хорошо.
И, спо­ты­ка­ясь на бескочье,
И, горя­чася на снегу,
Я про­кричу вам эти строчки
Сквозь мглу и через не могу.
А кто-то где-то поумнеет
И поза­бу­дет про родство.
Лишь маль­чу­ган опять поверит:
Земля людей. Звезда отцов.

Начало 1970‑х

***
Вер­нись ко мне, начало жизни.
Вер­нись ко мне, – не дет­ство, нет, –
А тот, как день весен­ний длинный,
Непо­вто­римо щед­рый свет.
Я не могу дышать в пол силы!
Мне серый день – как чёр­ный дым.
Мне новизна необходима,
Как сча­стью вальс необходим.

Сере­дина 1970-ых. Из сбор­ника «Сереб­ря­ный бор»

Венок

Томи­тельно бес­смер­тие твоё,
Желан­ное и доб­рое до боли.
Всяк вновь сюда не раз, не два придёт,
Чтоб ощу­тить. Чтоб встре­титься с тобою.
Здесь пах­нут лето, жизнь и старина,
Про­шед­шее в вер­ши­нах затаилось,
И музыки не рушит тишина,
И дверь совсем недавно затворилась.
Зна­ком дотла! Но солнца нить звенит,
И воз­дух жить без музыки не может.
В венке по саду отрок пробежит –
Моложе их,
моложе нас,
моложе…
1973

Январь

Над горо­дом детства –
звонки перемены,
И звон напряжённый,
и телеантенны,
Над горо­дом детства –
Татья­нины дни,
Как будто в России
Татьяны одни…

Год  1958‑й

Мне гово­рят: зима и счастье.
А я рес­ницы опущу –
И вижу город белой масти
И школу: нежно, сквозь прищур.
Я слышу: с кни­гами соседство;
Июнь, остав­лены дела…
А вижу ком­нату, где детство
Я без­мя­тежно провела.
Мне гово­рят: весна. Слиянье
Души с лесами и волной.
… А вижу: Кли­берн за роялем,
И слышу гро­хот верховой.
Тот гро­хот носится над крышей,
Прон­зая рамы и трубя,
И мы его то близко слышим –
То забы­ваем, как себя …
Сере­дина 1970‑х. Из книги «Сереб­ря­ный бор»

***

Пер­вое вдохновение,
Пер­вые слёзы во рту,
Пер­вое стихотворение,
Наца­ра­пан­ное на шкафу –
Ночью, в жару, в лихорадке.
Стро­чек дро­жа­щая вязь.
При­вкус пья­ня­щий и сладкий –
Слов обре­тён­ная связь
Запах газет­ной бумаги
Ранит, как будто духи.
В неимо­вер­ной отваге
В окна рва­ну­лись стихи,
В шлюзы, в раз­би­тые двери,
Вих­рем запол­нили свет…
Губы мои побелели
Ровно три­на­дцати лет.
Бла­го­сло­вен­ное детство,
Будто про­зрев­шее враз!
Тай­ный себе, заповедный,
Страстно-суро­вый наказ,
Чтобы накал его тонкий,
При­по­ро­шён­ный снежком,
Не засме­яли девчонки
Пусто­по­рож­ним смешком.

1970‑е

Про­зре­ние

Вой­дите в лес, как в благовест.
Вой­дите в лес без зад­них мыслей, –
Не чтоб устра­и­ваться здесь,
А всё пря­мей и бескорыстней.
Не надо лес ценить на вес
И золо­тые рушить клети:
Он нас муд­рей, и все мы здесь –
Его застен­чи­вые дети…

***

Моя любовь силь­нее вашей злобы.
Мне хочется леле­ять, а не жечь.
Я буду жить томи­тель­ные годы
И зорко эту истину беречь.
В сырой траве найду свои алмазы,
В речах детей найду свои слова.
Я вам близка, но к вам приду не сразу —
Не так про­ста, но попро­сту права.
Я пожа­лею стран­ника, старуху.
Меня цветы дре­му­чие поймут.
И люди, мне далё­кие по духу,
Меня, оклик­нув, доч­кой  назовут.

1980

***

Слад­кая рожь,
Бег­лый дождь озорной.
«Радуга! Радуга!» – крик детей за спиной.
Свет­лый, про­зрач­ный, бес­па­мят­ный день.
Вре­мени странно рас­та­яв­шая тень.
Полосы света в лесу и на крыльце.
Сотво­ре­нье лета в душе и на лице.
…Даже не сон, ещё не полёт…
Так зыб­кое облако кло­чьями плывёт.
Яркого дня не забуду крот­кий лик,
Словно оку­нув­шийся в младенчества
род­ник.
Круп­ный кры­жов­ник тёп­лого дождя
По сей час не тает на ладони у меня!

Июль 1982 – фев­раль 1985

***

Я не знаю, что зна­чит счаст­ли­вое детство.
Знаю я, как сестру, окры­лён­ную юность.
И когда эта птица надо мной пролетела,
Все заби­тое дет­ство моё –
встре­пе­ну­лось…

Июнь 1984

***

Яблоч­ный звездопад.
Дет­ства незре­лый град.
Родина в крышу стучит.
Яблоко жизни горчит.
Ста­рые книги в углу
Пах­нут вол­нуш­кой в бору!
И подо­рож­ник меж строк –
Горь­кий забы­тый, урок –
В «Отцах и детях» пророс,
Будто зелё­ный вопрос.
…Жизнь, ухо­дить погоди!
И вопло­ще­нье найди!
Гнёзда мои пощади!
В этом зелё­ном скиту
На ост­ровке нищеты
Ближе, чем в душ­ном быту,
Близ­ких уста­лых черты.
Яблоч­ный ливень трясёт
Душу всю ночь напролёт.
Слы­шишь?
Сирот­ство поёт…
6 июля 1990, Востряково 

***

В жизни, начи­на­ю­щейся болью,
Недо­уме­нием, бессилием,
В жизни, про­дол­жа­ю­щейся оскорблением,
Глум­ле­нием, насилием,
В жизни, закан­чи­ва­ю­щейся пеной
У мёрт­вого рта,–
Что за чудо
Была твоя ласка
И доб­рота…

25 января 2007

Пер­вой сим­фо­нии Калинникова

Как давно – как дет­ства – не было
Этой музыки сквозной,
Чей  порыв был – не востребован,
Как под­снеж­ный зов лесной!
…Эта воль­ная мелодия,
Этот бег род­ных ракит
Напол­няет душу вроде бы
И от слёз – освободит…

Ноябрь 1992

 ***

Как же это все-таки случится?
Кровь от мозга отте­чёт, шурша.
Об окно, как ране­ная птица,
Стук­нется ослеп­шая душа.
Невзна­чай сле­зами захлебнётся…
Крик­нет: «Пить!»
Аук­нется: «Любить…»
Кто над этой пти­цей посмеётся,
Истинно бес­смер­тен дол­жен быть.

1977–1999

***

В дет­стве столько зву­ков… слухов…
Тайн пою­щих и сверчков…
Зим­них окон, тёп­лых кухонь,
Яки­ман­ских тупичков.
Зазер­ка­лье. Заовражность.
Яркий сон средь  бела дня.
Милая одноэтажность –
До все­гда и до меня.
Сердце, спи! Семян­ным пухом
Отправ­ляйся в свой полёт.
Солнце, кра­шен­ное луком,
Сад семей­ный обольёт.;
Гости. Выезды. Раздолье…
Любо мир преображать!
Весе­лится в пев­чем горле
Нарож­дён­ная душа.
Дав­ний миф.
Не обо­жжён ты
Ни оби­дой, ни тоской.
Ты любим. Обе­ре­жён ты
Мамой, бабуш­кой, Москвой…
Бес­ко­неч­ное доверье!
На пути утраты нет.
…Дверь откро­ешь, – а за дверью
Тём­ный лес и тихий свет…

25 мая 1991

Вме­сте с вами стихи читала Вален­тина Патронова
Подроб­нее о Татьяне Андре­евне Нико­ло­гор­ской – в нашей статье